— Вы же воин и победитель, а я скромная горянка, вон только что брат с кинжалом приходил, ведите меня, о, мой господин!

— Ну что же, раскрепощенная дщерь гор, я поведу тебя в знойные пески Бухары, поправь шаровары и прикрой лицо темным платком.

Город после изнуряющей жары с нетерпением вдыхал первые дуновения вечерней прохлады. Дневной поток машин понемногу схлынул, уступая место праздным, нарядно блестящим иномаркам, уносящим своих седоков в бездны вскипающей огнями ночи.

Остаток вечера и часть раннего утра обратились в две сумбурные, захлебывающиеся, сокровенные исповеди. Такое, как правило, говорят друг другу или перед расставанием или перед венчанием.

После ресторана они долго бродили по городу. В кармане, как большой жук, ползал раскаленный от вибрации телефон. Незаметно дошли до Викиного дома.

У двери квартиры девушка резко обернулась и, глядя ему прямо в глаза, полным решимости голосом выпалила:

— Рестецкий, я влюбилась! И ты тоже, только не ври!

Виктор Анатольевич очень боялся влюбиться в свою жену, потому что никто не знает, куда тебя вынесет этот мощный и непредсказуемый поток.

Третьи сутки пытался пойти дождь. С утра неистово пекло, а после обеда на город наваливалась липкая духота.

Большая река, вдоль которой нелепо вытянулись кривые, с первичными признаками асфальта улицы, не спасала задыхающихся горожан. Постоянный угар химических предприятий и флагманов металлургии дожирал остатки спасительного кислорода. Звери в округе давно повымирали или перекочевали подальше от гиблого места, и только люди, с бледными злыми лицами, распираемые гордостью за убивающую их науку, продолжали здесь жить, плодиться и после непродолжительного, мутного существования налегке перебирались в исполинский город мертвых, носящий мрачное тюркское название.

Две черные машины с бледно-синим, потусторонним миганием и заунывным воем с трудом протискивались по центральной улице. Обескураженные водители частных легковушек резко тормозили, жались к обочинам, скреблись своими жестяными боками друг о друга, наталкивались на передних, подставлялись задним, и все в один голос на чем свет стоит костерили Чужака. Гаишники в бурых от пота рубахах с пунцовыми лицами остервенело дули в свои свистки и бестолково махали полосатыми палками.

Вой сирен, фырканье моторов, нервные гудки клаксонов, сиплые трели милицейских свистков, визг тормозов и отборный мат — таким запомнился обывателям губернского города первый выезд еще не отошедшего от инаугурации нового хозяина области с диковатой фамилией Чужак и по прозвищу Сурок. Именушка эта прилипла к нему со студенческих времен — за привычку насвистывать известную песенку про сурка, который всегда со мною. Привычка прошла, прозвище осталось.

В бронированном чреве сановного автомобиля было прохладно, и если бы не клубы табачного дыма, смешанные с крепким перегаром, этот кондиционируемый уголок мог бы считаться раем посреди заоконного удушливого мира.

Сурок, с каменным лицом сфинкса развалившись на заднем сиденье, тупо смотрел в тонированное стекло. Ему все еще не верилось в очередной удачный поворот судьбы. И все же, что бы ни писали, что бы ни мололи злые языки, свершилось! Он, на долгие четыре года, хозяин, бог и воинский начальник почти двух миллионов полюбивших его за три месяца предвыборной борьбы людей, а также заводов, газет, пароходов.

«Все же какие они увальни, эти провинциалы», — с презрением глядя на дорожное столпотворение, подумал губернатор.

— И куда ты, деревня, прешь? — негромко, чтобы, не дай бог, не нарушить государственного течения мыслей, чертыхался худощавый, с дерганым лицом водитель.

— Не психуй, не все сразу, шеф их быстро обломает, — так же почти шепотом произнес упитанный, средних лет охранник, с волосами, заплетенными в аккуратную косичку.

Справедливости ради следует отметить, что водитель еще недавно сам крутил хвосты коровам в глухой деревеньке на Рязанщине, а после армейской службы полтора года проработал в престижном госгараже, но был изгнан за пристрастие к спиртному и полную профнепригодность.

Давно замечено, что средней руки политики, претендующие на исключительность своей роли в истории, любят окружать себя служивым народом, потерявшим хлебные места, согласно официальным характеристикам, по отрицательным мотивам. Сурок не был исключением. Всю челядь он привез с собой: повара, секретарши, помощники, заместители, охранники, референты, водители — все были из бывших. Поднаторевшие в мелких интрижках, они знали, как и когда подходить к шефу, чтобы не получить от ворот поворот, а главное — умели красиво рассказать о своем прошлом, подчеркнув исключительность нового босса и ничтожность госзнаменитости, которой приходилось услуживать ранее.

Заворковал мобильный телефон, охранник послушал и, прикрыв микрофон, обернулся к Иннокентию Африкановичу:

— Вас из первой приемной. Спрашивают, когда приедем.

— Скажи, я занят, говорю по другому телефону, — не желая отвлекаться от своих мыслей, буркнул Сурок.

— Губернатор сейчас разговаривает… — охранник на долю секунды запнулся и, понизив голос, продолжил, — с премьер-министром. — Уловив в зеркале заднего вида одобрительный кивок шефа, нажал кнопку отбоя.

«Что значит школа, — отметил про себя довольный подчиненным хозяин, — жену Брежнева охранял. Вообще бригада что надо, хоть завтра в Кремль въезжай».

Кремль был упомянут не для красного словца. Иннокентий Африканович свято верил, что судьбою ему уготована историческая миссия спасителя России. Он, правда, толком не знал, как и когда, а главное, от кого следует спасать державу, но то, что это дело без него немыслимо, не сомневался. Статный, среднего роста крепкий мужик, с хорошими манерами и умением модно одеваться, он был любимцем увядающих дам, отставных военных, армии неудачников, выброшенных капитализацией за борт истории, и кучки авантюристов, не успевших урвать свое во время первого грабежа некогда богатой страны. Именно из последней категории сложилась инициативная группа, раскрутившая его имидж как будущего Столыпина и обеспечившая победу на губернаторских выборах в одной из областей срединной России.

Сурок, не обремененный особой тяжестью знаний и интеллектом, оказался на редкость способным учеником. Он впитывал в себя все новое и смело экспериментировал с предложенным имиджем. Иннокентий Африканович был идеальным, следуя определению бессмертного Салтыкова-Щедрина, «органчиком». Главное — вовремя сменить или перевернуть пластинку, а уж воспроизводил он мелодию с таким самозабвением, что даже люди с немалым опытом попадали, на свою беду и погибель, под его обаяние, так что о простом, доверчивом, искалеченном верой в вечную халяву избирателе и говорить нечего.

Конечно, как и всякий сделанный кем-то бутафорский вождь, Сурок об этом не знал, да, по правде говоря, и не хотел знать. Он видел наивную любовь народа, восторженные глаза, тянувшиеся в приветствии руки, слышал радостные крики надежды и одобрения. Он соответствовал этому народу и вслед за ним исповедовал веру в вечного российского бога по имени Авось.