Они сидели на неприбранной кухне, и Вика, забравшись по-детски к нему на колени, уткнувшись, как щенок, куда-то в ухо, поминутно шмыгая носом, повествовала свою невеселую историю. А он, к своему удивлению, несколько смущаясь, как умел, успокаивал неожиданно ставшего для него родным беззащитного человечка.

Странно устроен наш мозг или душа, кто его знает? Буквально час назад Рестецкий сходил с ума от ревности к собственной жене, явно трепавшейся с кем-нибудь из подруг, и вот, забыв обо всем, трепетно поглаживает молодое упругое тело формирующейся женщины. И его волнует эта близость. Касание пахнущих юностью волос, беспомощное сопение, полная покорность, ожидание покровительства и защиты странным образом накладывались на то вспыхнувшее дома чувство, сливались с ним воедино, обретали что-то недостающее для безрассудного полета.

Дело он уладил быстро. Благо живем мы все еще в затянувшемся на столетия переходном периоде. Никто толком уже и ответить не может, из чего и во что мы в очередной раз переходим, а посему основным регулятором межличностных отношений у нас по-прежнему остается средневековый принцип традиционного права. Диковато звучит в третьем тысячелетии, зато удобно и необременительно. Даже страшно себе представить, в какую сумму вылилась бы судебная тяжба по подобному делу, скажем, в той же Германии.

Виктор Анатольевич уладил все десятком телефонных звонков. Официальная часть была завершена, и в итоге выходило, что Вики в машине на момент наезда не было, а появилась она только после звонка Толика, чтобы забрать машину, которой тот управлял по доверенности.

Подобный поворот дела вызвал в доверчивой душе Виктории противоречивые чувства. Теперь ей было жалко убийцу, который еще вчера делал все для того, чтобы выгородить себя и представить ее в неприглядном виде. Вика, вздыхая, лепетала о том, как Толянчику будет плохо в лагере, что-то о нем рассказывала. Выходило, что дружок — полное ничтожество, капризный, самовлюбленный баловень, неплохо разбирающийся в компьютерах. Рестецкий не переставал удивлялся наивности и примитиву отношений современной молодежи.

— Вика, ну если он, как бы это помягче сказать, такой слабый человек, да к тому же трус, зачем он тебе? Какой из него муж получится?

— Ой, дядя Витя, я сейчас умру со смеху! Тольчик — муж! — Она засмеялась, беззаботно, легко и заразительно, так умеет смеяться только детство, еще окончательно не сгинувшее в затхлых лабиринтах обыденной жизни. — Вы как папа — «мужчина, муж, воин, защитник». Да он просто Толик. Я не завидую его будущей жене, возможно, он со временем и повзрослеет, а мне в нем нравилась как раз эта невзрослость — сначала делай, а там будь что будет.

— Ну вот и наделали! — жестко, как на служебном совещании, подвел итог Виктор Анатольевич, глянув на Вику.

Та сразу съежилась, обиженно заходила скулами, готовая разразиться теперь уже другим, капризным плачем.

«Какие они все одинаковые, и малые и взрослые, даже нижнюю губешку и то все одинаково выпячивают, демонстрируя высшую степень обиды и преддверие слез. Ну уж нет, тебя я, птица молодая, гладить по перышкам не буду. А то завтра какой-нибудь очередной Толик чего доброго и на иглу посадит».

— Ты, Вика, не куксись, жизнь невзрослости не прощает. Взрослые с явными признаками детства называются инфантильными или олигофренами. Хотя в твоем случае этого, к сожалению, нет…

— Ну, спасибо… А что же, по-вашему, без сожаления есть?

— Эгоизм. Обычный эгоизм, который убивает все живое в человеческих душах. С твоих слов, слюнтяя своего ты особенно и не любила, тебе просто нравилось купаться в брызгах шампанского. Хотя откуда у него деньги на шампанское? Скажем, тебе нравились эти павлиньи перья, которые он распускал вокруг тебя. В глазах твоих подружек он мальчик «ах»: и семья, и машина, и перспектива. Ревность, зависть, наивные сплетни — все это тебе импонировало, а главное, он, наверное, умел пылко и страстно говорить. Словом, закружилась ты. Или я не прав?

— Вы говорите, мне интересно, многое действительно совпадает.

Предплачевное сопение стихло. Нижняя губа вернулась в исходное положение, скулы встали на место, в глазах заблестели искорки любопытства, смешанные с легким восхищением.

— Куда уж не совпадать! А ты когда-нибудь задумывалась о том, зачем ты ему нужна? Ответ предвижу — влюбился! До знакомства с его показаниями следователю мог бы частично согласиться, сейчас, увы, нет. Им руководил тот же эгоизм и желание красоваться в твоем ореоле, дочери национального героя, девочки из золотой молодежи страны. Да после тебя для него будут открыты объятия любой провинциалки. Почтут за честь, отбила, мол, у дочки самого Мерошко. Завтра утром я привезу тебе его писания…

— Не надо, я читать не буду…

— Будешь, как миленькая, куда ты денешься! Я тебе не Тольчик, заставлю.

— Виктор Анатольевич, а вы разве уйдете? — испуг, и просьба, и надежда звучали в этом наивном вопросе.

— Я ведь тебе обещал разобраться с твоими уголовниками, адресок им, кстати, папаша твоего дружка подсказал. Откуда он его, интересно, знает?

— Да ну вас…

— Ты, моя милая, не нукай, представь себе на минутку, что было бы, не окажись меня в городе. На «стрелку» со мной пойдешь?

Вика с криком «ура!» бросилась ему на шею.

«Стрелка» была забита по всем правилам, в людном месте и страховалась десятком крепких ребят, для которых фамилия Мерошко служила и паролем, и приказом к действию. Виктор Анатольевич переговорил с интеллигентного вида молодым человеком кавказской наружности, представлявшим противоположную сторону, и, найдя полное понимание, подозвал к себе Вику.

— Познакомься, это Алан. Его старшего брата твой отец в свое время спас от смерти.

— Извини за недоразумение, фамилию неправильно мне назвали, — почти без акцента заговорил осетин. — В нашей семье твоего отца чтут, и ты, его дочь, для меня, как родная сестра. Не обижайся, мы плохих людей, которые тебя подставили, обязательно накажем. — И добавил, обернувшись к Рестецкому: — Еще раз извините, Виктор Анатольевич, что так получилось. В убогое духом время живем. Родное правительство и парламент десяток лет пытаются ссучить целую страну. Национальных героев, орденоносцев, генералов, олимпийских чемпионов поголовно обратили в криминальных авторитетов. Сын, как и я, борьбой заниматься начал, чемпионом республики стал среди юношей. В Германию его увез, пусть лучше немцам золото добывает, чем дома по отцовскому пути пойдет. Вернется генерал, привет передавайте, только о моем косяке не говорите, со стыда помру.

И высокие договаривающиеся стороны разошлись каждая в свой мир.

— Здорово! — глядя в спину удалявшемуся борцу, крепко сжав руку спасителя, восхищенно прошептала Вика. — Наша банда победила!

Поблагодарив подстраховывающих ребят, вид которых и поверг Вику в неописуемый восторг, Рестецкий предложил отпраздновать это знаменательное событие в ресторане. Фантазия юной спутницы дальше второстепенных забегаловок и молодежных дискотек не шла, и в конце концов, смутившись, она взмолилась: