Когда они вернулись в Нью-Джерси, казалось, все переменилось. Было ощущение, что за время отсутствия Эдварда даже воздух стал другим, гуще и приобрел какую-то кислинку. Лейси каждое утро наливала ему молоко – безвкусное и неприятно холодное. Эдвард ловил себя на мысли, что только сейчас, пережевывая еду, он начал чувствовать ее вкус – различать прогорклую, пригоревшую или испорченную пищу. Он с облегчением вернулся в комнату Шай, но спальный мешок, к которому он уже привык, как будто съежился, и ярлычок внутри царапал шрам. Одежда Джордана больше не пахла им и картонными коробками, в которых она лежала месяцами. Она пахла цветочным стиральным порошком тети Лейси.

Когда Эдвард заметил, что и щелчки в голове пропали, он стал часами привыкать к новой тишине, пытаясь распробовать ее, испытать. Он медленно наклонял голову из стороны в сторону, прыгал вверх-вниз, даже думал о маме, но щелчки не возвращались. А что, если исчезновение нескольких симптомов диссоциативной фуги – щелчков, ощущения плоскости внутри – само по себе симптом?

Казалось, даже лицо Шай изменилось за те несколько дней, что он отсутствовал: она приобрела непроницаемый взгляд. Иногда ни с того ни с сего, во время обеда или пока они складывали вещи в шкафчики, она одаривала его таким взглядом, и он спешил извиниться.

– Прекрати, – всякий раз говорила она. – Ты не сделал ничего плохого, не извиняйся.

Но Эдвард знал, что она все еще разочарована тем, что он не пошел на слушание. Когда он рассказал ей об этом в первый же вечер после возвращения, ее щеки вспыхнули, и она возмутилась:

– Но это должно было быть так интересно!

Он шел за ней по школьным коридорам и несколько раз в день вздрагивал от неожиданности, когда хлопала дверь или начинал жужжать громкоговоритель. Школа будто стала громче. Однажды какой-то парень крикнул «Да пошел ты!» чуть ли не ему в ухо, а потом окинул его взглядом: чувак, спокойно, я не тебе. Эдвард начал спотыкаться от этого шума, ему пришлось найти пустой класс, чтобы передохнуть.

В конце весны пришло письмо о мемориальной службе. Несколько семей жертв катастрофы рейса 2977 сформировали мемориальный комитет, и авиакомпания предложила покрыть расходы. Спустя год в Колорадо в день крушения на том самом месте должны будут установить памятник. Участок земли выделило государство, и мемориал навсегда останется на ней. К письму прилагался эскиз будущего памятника. Самолет, сделанный из птиц. 191 одна металлическая птица взмывала в небо.

– Как ужасно! И красиво, – сказала Лейси, глядя на изображение.

Когда Джон и Эдвард вернулись из Вашингтона, Лейси сказала им, что согласилась работать на полставки координатором добровольцев в местной детской больнице. Теперь она организовывала работу волонтеров и следила за тем, чтобы в больнице всегда присутствовали люди, готовые читать больным детям и ухаживать за новорожденными.

– Теперь я буду работать в настоящей главной больнице, – с гордостью сказала она Эдварду.

Эдвард не хотел, чтобы она бралась за эту работу, ведь это очередная неприятная перемена в его жизни, но он благоразумно промолчал. Он также не сказал ей, что заметил, как из дома исчезли журналы для беременных, обитавшие под кофейным столиком, и как изменилось поведение тети. Ее походка стала другой, более активной и решительной. Лейси больше не смотрела с ним телевизор. Когда Эдвард закрывал глаза и прислушивался к быстрым шагам по кухонному полу, они казались ему чужими.

– Ты хочешь поехать на церемонию открытия? – спросил Джон.

– Нет.

– Что ж, рад слышать. Там будут присутствовать семьи погибших. – Джон говорил это с едва скрываемым ужасом, который почти заставил Эдварда улыбнуться.

– Это слишком тяжело, – прибавила Лейси.

Несмотря на то что вопрос был решен, все трое наблюдали за тем, как угасающий закат оттеняет изображение стаи птиц, устремленных в небо.

То лето Шай снова проводила в лагере, а Эдвард днями напролет смотрел телевизор. Врач сказал, что он может поехать с ней, однако в его голосе прозвучала неуверенность, к которой он прислушался: Эдварду было сложно представить себя бегающим по тренировочным площадкам, склеивающим бусины или играющим в вышибалы. Ему нравилось быть дома одному, и он с удовольствием общался с персонажами «Главной больницы»: советовал Джейсону не работать на гангстера Сонни и просил Алана быть добрее к дочери.

Эдвард стал реже посещать врачей, поэтому у него появилось больше свободного времени, которое он тратил на просмотр телепередач и лежание на диване. Несколько раз, по-видимому чтобы заставить его покинуть дом, Джон брал Эдварда на работу. Они входили в почти пустой, похожий на пещеру офис и переходили от одного компьютера к другому, создавая резервные копии данных на дисках.

– Они обанкротились, – как-то сказал Джон, жестом указывая на кучку мужчин с небрежной щетиной в дальнем углу, одетых в мятые рубашки. – Я настраивал их компьютеры девять месяцев назад, и тогда все были так взволнованы. Позор-позор.

Шай, кажется, тоже хотела заставить его выходить из дома. Пару дней в неделю после лагеря она настаивала на том, чтобы они шли на детскую площадку.

– Тебе нужен свежий воздух, – говорила она. – В жизни есть не только «Главная больница».

Он скептически пожимал плечами. Эдвард совсем не прочь был сидеть рядом с Шай на качелях и слушать, как она рассказывает ему о каких-то раздражающих замечаниях матери или выпадах одноклассников, с которыми виделась в лагере. Ему нравилось прикрывать глаза ладонью, прячась от солнца, и наблюдать за тем, как малыши копаются в песочнице с предельно серьезным выражением лица.

Когда начался восьмой класс, они продолжили навещать детскую площадку пару раз в неделю после школы. Эдварда не беспокоило начало учебного года; он не был против рутинных переходов из одного класса в другой. Он восхищался двумя новыми папоротниками, которые директор Арунди приобрел за лето, и каждую среду после обеда приходил к нему в кабинет для полива. Он каждый день оставлял телевизор в режиме записи, чтобы следить за «Главной больницей», и смотрел очередную серию, когда возвращался домой.

В середине октября актер, играющий Лаки, покинул шоу, и его тут же заменили новым. Позже в этот же день Эдвард сидел на качелях и возмущался несправедливостью этого события:

– Никто не заметил этого! Было только небольшое объявление в нижней части экрана. Все остальные актеры просто делали вид, что это тот же Лаки, хотя актеры совершенно разные! Новый парень весит примерно на двадцать килограммов больше настоящего Лаки, они совсем непохожи. Из-за этого все выглядит так фальшиво!

– Это же мыльная опера. – Шай отталкнулась от земли и начала раскачиваться. Она всегда раскачивалась выше Эдварда. Она старательно работала ногами и никогда не делала перерывов, как будто ее вот-вот должны были осудить за неправильное использование качелей. – Каждый женский персонаж сериала уже побывал под ножом пластического хирурга. Моника едва шевелит лицом.