– Теперь ты не ешь яйца? Молочные продукты? Сыр? – спрашивает он.

– Мне следовало сразу же стать веганом, – говорит Джордан. – Я проявил слабость. Коровы на молочных фермах подвергаются ужасному насилию. Их оплодотворяют искусственным путем, а телят при рождении отлучают от матерей. ДНК этих коров корректируют, чтобы те давали в десять раз больше молока, и поэтому они всю жизнь мучаются и страдают от вздутия живота. Они умирают раньше срока. Это ужасно.

– Фу, – говорит Эдди.

– Лучше тебе не знать, что делают с цыплятами.

– Это точно. Нам знать незачем, – говорит Брюс.

Джордан прищуривается, словно оценивая мужчину, сидящего рядом.

– Ты бы назвал себя трусом?

Брюс колеблется, застигнутый врасплох. Он буквально слышит над ухом шепот жены: это твоих рук дело. Ты сам хотел, чтобы мальчики научились мыслить критически.

Эдди задевает брата плечом.

– Не обижай папу.

– Я не обижаю его.

– Джордан прав, – говорит Брюс. – Факты на его стороне. Как общество мы относимся к животным ужасно.

– И, – продолжает Джордан, – заметьте, люди – единственный биологический вид, пьющий грудное молоко другого млекопитающего. Вы когда-нибудь видели котенка, пьющего козье молоко? Если подумать, тот факт, что мы пьем грудное молоко коров, отвратителен.

Брюс трет глаза руками. Что я буду готовить? Почти все его вегетарианские рецепты основаны на сыре или сливках. Он чувствует, как в груди тяжелеет: на фотографиях их калифорнийского дома изображена огромная новенькая кухня, вдвое больше нью-йоркской, сверкающая нержавеющей сталью. Он уже предвкушал, как будет там готовить. Думал, что неделя их любимых рецептов, наполняющих новое жилище знакомыми запахами, поможет им почувствовать себя как дома.

– Я не говорю, что ты должен быть веганом, – говорит Джордан, возможно чувствуя меланхолию отца. – Если ты хочешь и дальше заставлять животных страдать без нужды, пожалуйста, я не препятствую.

Линда сожалеет, что заказала поднос с обедом, когда он опускается перед ней. Сэндвич воняет курицей, приходится затыкать нос. Морковные палочки выглядят удручающе оранжевыми, будто бы пластмассовыми. Единственное, что ее радует, – это холодная банка колы.

Флорида ест сэндвич, который достала из своей вместительной сумки. Ее еда пахнет очень вкусно. Она напевает, ест и листает модный журнал.

– Милая, – говорит Флорида, – ты похожа на машину, у которой лопнуло колесо. Успокойся. Ты можешь что-нибудь съесть?

– Нет, – отвечает Линда. – Я не могу.

– В такой ситуации это только начало. – Флорида указывает на ее живот. – Всякое случается, и я бы пока не беспокоилась о том, как оплачивать ребенку колледж.

Грудь Линды сжимается. Она собиралась искать работу в Калифорнии, но разве это возможно в ее положении? Внезапно она вспоминает кое-что еще.

– Я не должна находиться рядом с таким количеством радиации.

– О чем ты?

– Я специалист по рентгену.

Лицо Флориды меняется, и она похлопывает девушку по руке.

– А-а-а, – протягивает она. – Мария была моей близкой подругой. Та еще бунтарка! Я жила через два дома от нее.

Линда моргает:

– Мария?

– Кюри. Это ведь они с мужем открыли радиацию? Конечно, ты слышала о ней.

– Боже, – говорит Линда. Она пробует рассмеяться, но вспышку веселья поглощает тревога. Она бедная и безработная, она поклялась не брать денег у отца, и за время работы радиация проникла в каждую клеточку ее организма. Ее ребенок, вероятно, родится светящимся, как фонарик.

– Конечно, Мария умерла от этой дряни. Но она носила ее с собой в карманах и держала на прикроватном столике. Не очень хорошая идея, как оказалось.

За окном идет дождь. Линде хотелось бы оказаться на улице, посреди бушующей стихии, подальше от этой женщины с ее витиеватыми личными историями. Ей хотелось умчаться прочь, в сырость и влагу, под которыми она может смыть радиацию последних пяти лет жизни.

Бенджамин стоит в очереди в уборную. Он надеялся избежать этого, пил как можно меньше и планировал дотерпеть до Калифорнии. Хотя, признаться, после операции он делал так каждый день, постоянно находясь на грани обезвоживания. Он ненавидит состояние, в котором оказался. Ненавидит калоприемник, прикрепленный к боку. Ненавидит отвинчивать крышку этого мешочка, чтобы вылить его содержимое в унитаз. Раньше он был самым сильным человеком, а теперь носит снаружи то, что должно быть внутри, а его оболочка из кожи больше не в состоянии удерживать в себе органы. Все вываливается наружу.

Бенджамин чувствует, как кто-то встает в очередь позади него.

– Привет, – произносит мужской голос.

Бенджамин оглядывается через плечо и видит богатого белого парня в рубашке.

– Привет, – говорит он тоном, не позволяющим продолжать разговор.

Но парень, очевидно, не хочет понимать намек: он разминает шею и закатывает глаза.

– Ненавижу сидеть без дела.

– Понимаю.

– Я мог бы сходить в туалет первого класса, но мне захотелось прогуляться.

Бенджамин не отвечает незнакомцу, но ему интересно, в курсе ли тот, что говорит как придурок.

– Прошу прощения, джентльмены, – говорит Вероника и поворачивается боком, чтобы пройти мимо них. Она останавливается на полушаге; ее левое бедро взведено, как курок. – Если вам понадобится моя помощь, просто дайте знать, – обращается она к Бенджамину.

– Я в порядке, – заверяет ее он.

Она кивает и идет дальше по проходу.

– Ты ее знаешь? – говорит белый парень, и его голос обрывается на полуслове. Когда тот смотрит вслед стюардессе, выражение его лица напоминает Бенджамину волка из воскресных утренних мультфильмов, которые он смотрел в детстве. Его глаза вылезают из орбит, и он смотрит на нее взглядом голодающего, который увидел ветчину.

Черт возьми, думает Бенджамин, как бы я хотел хотеть ее. И он знает, что в этот момент, когда самолет мягко качается под ним и дождь льется в окна, если бы ему пришлось выбирать между стюардессой и этим парнем рядом с ним, он выбрал бы парня. Он говорит себе, что дело только в Гэвине – он отклонение от нормы или, возможно, психическое расстройство, – но истина минует Гэвина, отсылая его к военной школе-интернату, где он радовался тому, что ему не приходится иметь дело с девочками. Сколько Бенджамин помнил себя, девушки всегда вызывали в нем смутную грусть, а эта стюардесса с ее упругой задницей особенно.

– Нет, – говорит он. – Я ее не знаю.

– Твоя очередь, – говорит парень и указывает на зеленую табличку.

– Можешь идти первым.