— Вот это, братцы, везучий молодчик… От Алексея Иваныча на своих ногах уходит, да еще на волю…

— Да вот такие мы, германские прапорщики, — без улыбки бросил ему Савельев.

В приотворенную дверь высунулся Кушаков:

— Вы что тут лясы точите? Нашли место… А ну-ка, быстренько посадите господина прапорщика в возок и везите откуда взяли! Шевелись, дармоеды!

Сытая, гладкая лошадка — сразу видно, не из кляч извозчиков, бежала споро. Как это сплошь и рядом случается в путешествиях по времени, сейчас никак нельзя было определить, что оказался в ином: накатанная узкая колея меж густого леса, сбросившего на зиму листву, ни строений, ни людей, одетых соответственно стоящей на дворе эпохе. Сани ничем таким особенным и не отличаются, кучер одет примерно так, как его собратья по ремеслу будут одеваться и сто с лишним лет спустя…

Глядя в его широченную, обтянутую подбитым ватой армяком спину, Савельев думал о недавнем знакомстве с крайне примечательным историческим персонажем. Пожалуй что, окажись «Михайла» настоящим здешним авантюристом, не дождаться бы ему ни особенных благодарностей, ни злата, ни уж тем более зачисления на самую жуткую в этом столетии государеву службу… Ни один начальник тайной полиции не оставит возле себя столь непонятного молодца, не попытавшись точно узнать, кто он и где его допрежь по свету носило. А расследуют здесь известно как. После всех следственных процедур ни к какой службе уже не будет пригоден подследственный…

Впрочем, и господину поручику Савельеву следовало поторапливаться — Кушаков ему много времени не даст, очень скоро начнет требовать результатов…

Полностью возвращая себе душевную бодрость, он громко замурлыкал под нос очередную балладу, доставленную неугомонным Маевским, мастером неосязаемой контрабанды:

— Напрасно мирные забавы

продлить пытаетесь, смеясь…

Не раздобыть надежной славы,

покуда кровь не пролилась…

Особенных нарушений устава тут не имелось — так, пустяки, недели на две ареста. Но ведь не узнает никто — хотя за ним, как и положено в самых серьезных делах, наблюдают круглосуточно, вряд ли в данную минуту рядом с наблюдателем сидит чтец по губам. А кучер, доживи он до ста лет, в жизни не узнает, что песенка эта неправильная, что в этом столетии ей никак не полагается быть. Именно в таких вот мелких, ничему и никому не вредящих нарушениях устава и заключался тот самый батальонный шик, который в разных воинских частях проявляется по-разному. Принято так, что тут поделать, не нами заведено, господа офицеры…

— Из офицеров будете, барин? — спросил кучер, не оборачиваясь. Должно быть, ему тоже было скучно.

— Да, — сказал Савельев.

— Тогда оно и понятно… Вашему благородию слава бывает только через кровушку… Благородные господа не то что наш брат мужик… Эх… — он тяжко вздохнул. — У меня племянничек в гренадерах… Уж не прогневайтесь, барин, но не было б подольше войны…

— А который ему год? — спросил Савельев.

Кучер помедлил:

— Считая от мясопуста… Двадцать третий пошел. А что?

— Да ничего, — сказал Савельев. — Долго ему еще служить…

— Долго… — вздохнул кучер.

Если прибавить к нынешнему году еще тринадцать, что для человека образованного сущая чепуха… Да, неведомый племянник имеет все шансы угодить в пекло Семилетней войны — очень уж многих туда бросили, а полк наверняка не гвардейский, так что в тылу не останется. Правда, и об этом мужичина не узнает — точнее, узнает сам, но не скоро, если только доживет, конечно…

— Отож! — удовлетворенно воскликнул кучер. — Считайте, барин, что уже и приехали…

Савельев огляделся. Сказал искренне:

— Зажиточно у вашего князя мужики живут…

Они как раз въезжали в небольшую деревеньку. Дома ничем не напоминали те убогие лачуги, какие Савельеву доводилось видеть и в своем году, в европейской части Российской империи. Гораздо больше это походило на сибирскую деревню: дома, как один, добротные, крыты не соломой, а дранкой, надворные постройки и хлевы выглядят столь же основательно, обширные огороды, заваленные сейчас снегом, обнесены аккуратными, ухоженными изгородями — ни единой дырки, нигде ничего не покосилось. Куда ни глянь — благолепие и процветание…

— Да это как бы сказать, барин, и не деревня будет, — проговорил ямщик, очень осторожно подбирая слова. — Его сиятельство терпеть не могут потреблять за столом ничего купленного — ну разве что лесную дичину, которая людями не разводится. Вот и велели тут устроить огороды-сады, птичники, свинарники и все такое прочее, чтобы вкушать исключительно у себя выращенное.

Савельев спросил с неподдельным любопытством:

— И как насчет той живности, что в России не водится, и тех фруктов-ягод, что у нас не произрастают?

— Ну, тут уж его сиятельство для себя допускает поблажку. Поскольку, как правильно изволили заметить, в России оно не водится и не произрастает… А бывает, люди говорили, очень даже из себя вкусно…

«Да, — сказал себе Савельев, — красиво жили в этом столетии господа дворяне, располагающие должными средствами, тут уж ничего не попишешь…»

— А вон и дом… — сказал ямщик.

Вот теперь Савельев почувствовал легкое разочарование. Учитывая княжеский титул лейб-кампанца и его немалое состояние, он ожидал увидеть нечто совсем другое. Красивое, быть может, даже помпезное здание в едином архитектурном стиле с колоннами у главного входа и портиком на манер античного — одним словом, то, что он видывал на иных гравюрах.

Ничего даже отдаленно похожего. Дело даже не в том, что ни следа портика с колоннадой. Дом был пребольшой, опять-таки добротный, без малейших признаков небрежения и упадка, в два этажа, да вдобавок с немаленькой круглой башней. Однако построен он, во-первых, крайне незатейливо, очень может быть, еще в петровские времена, а во-вторых, вид у него крайне своеобразный: за десятилетия к нему, сразу видно, приделали немало разнообразных пристроек, так что в плане, если смотреть сверху, дом представлял собой крайне сложную геометрическую фигуру, для которой, пожалуй, и термина-то не подыщешь. Совсем другой Савельев себе представлял резиденцию князя… Махина эта выглядела даже чудаковато, или, как выразились бы деликатные англичане — несколько эксцентрично. Уж наверняка у такой персоны хватило бы денег, чтобы снести все это начисто и построить что-нибудь этакое… с колоннами и портиками. Но, видимо, капризы князя лежали исключительно в области гастрономии, а на архитектуру не простирались совершенно…

Савельев во все глаза смотрел на башню — широкую, по высоте равную целому этажу, с куполообразной крышей, крытой позеленевшими листами меди. Кушаков, выйдя проводить его до возка, уже у распахнутой дверцы вдруг склонился и тихонько зашептал на ухо: «Кровь из носу, Михайла, постарайся пронырнуть в башню. Давно слухи ползут, и очень уж упорно, что в башне у князюшки оно все и помещается. На манер брюсовской Сухаревой, хе-хе, куда конь с копытом, туда и рак с клешней… Башни раньше не было, ее уже на моей памяти покойный Федькин батюшка возвел. И ни разу с тех пор не слышно было, чтобы туда лакеев пускали пыль сметать да убираться. В башню стремись, Мишка…»