— Вот спасибо, ваше благородие, а то мы уж думали, что ошиблись и не того сграбастали… — и добавил лениво: — Сиди молчком, щучий потрох, а то упакую пасть чем ни попадя…

Савельев замолчал, лихорадочно пытаясь понять, во что влип и кто его похитители. Судя по только что прозвучавшим словам, его ни с кем не перепутали. Именно его и сцапали… Вот только кого? Заезжего немчика, взятого неведомым пока князем Барятьевым в секретари? Или…

Вот об этом «или» думать категорически не хотелось. Судя по поведению и ухваткам его похитителей, это не воры-разбойнички, а некие власти. Насколько он знал, подобные похищения людей с улицы средь бела дня никак не в обычае здешнего преступного элемента. Это именно что власти… Неужели Аболин, хитрая сволочь, его переиграл? Заманил сюда и сдал кому-то, имеющему законное право хватать людей на улице? Ловкие ребята, ничего не скажешь, опыт должны иметь… В секунду упаковали. И наблюдатель на экране сейчас видит несущийся возок — но что тут можно поделать? Неужели Аболин, мерзавец…

Прошло минут десять. Потом возок, чувствуется, замедлил ход, а там и вовсе остановился. Дверца распахнулась, Савельева бесцеремонно вытолкнули наружу, так и не снявши мешка с головы, схватили за локти и куда-то потащили — молча, без единого словечка. Скрипнула дверь, он почувствовал под ногами ступеньки, понятно, споткнулся тут же — и его конвоиры, надо полагать, ради сбережения времени, проворно подняли его за локти над лестницей, поволокли куда-то вниз, держа на весу — здоровые все же ребятки…

Вроде повернули направо… Его поставили на ноги и подтолкнули кулаком в поясницу, беззлобно напутствуя: — Шагай, секретарь…

Под ногами, похоже, был не мощеный, а каменный пол. Савельев шагал, куда тащили. Вскоре его дернули за локти: — Стой, секретарь, прибыть изволил…

— Мешочек снимите, — послышался голос, похоже, принадлежавший человеку пожилому.

Мешок торопливо сдернули вместе с шапкой — а вот локтей так и не отпустили.

Савельев находился в комнате со сводчатым потолком и каменным полом, явно углубленной в землю — окошки под самым потолком, дневного света сквозь них проникает мало, так что на столе горит подсвечник не менее чем в дюжину свечей.

За столом сидел пожилой человек в темном камзоле и простом парике. Лицо морщинистое, ничуть не злое, скорее уж чуточку благостное, как у дьякона во время службы. А глаза — колючие, нехорошие глаза…

— Покажите решпект, ребятушки, — сказал человек за столом. — Плащ снимите с ихнего благородия, шпагу примите, зачем она ему тут… Павлуша, у него за обшлагом бумаги запихнуты, ты их достань…

Все его распоряжения были выполнены прямо-таки молниеносно. Савельев покосился вправо-влево: вокруг него сомкнулись трое дюжих парней, все чисто выбритые, с физиономиями ничуть не злодейскими, скорее уж исполненными знакомой казенной скуки.

Человек за столом, шевеля губами, читал савельевские бумаги — Савельев обратил внимание, что не только русскую подорожную, но и фальшивый немецкий патент на офицерский чин он именно что читал, сразу видно — как человек, безусловно знавший немецкий.

— Без должного почтения стоите, ребятушки, перед персоною, — произнес он не без насмешки. — Цельный прапорщик, да еще немецкий, из княжества-язык-сломаешь… Это где ж такое? Я тебя спрашиваю, твое германское благородие.

— Неподалеку от Баварии, — сказал Савельев.

— Бавария, говоришь… Пиво там доброе, и весьма… А что ж тебе, мил человек, в родном отечестве не служилось?

— Как вам объяснить… — сказал Савельев. — Княжество наше красивое, но очень уж маленькое…

— Понятно, — кивнул человек за столом. — И армия, поди, аж в целый взвод будет? Ну да, хорошей карьеры в такой державе ни за что не сделаешь, это мы понимаем, имеем кое-какое представление об европейских делах… К нам, значит, решил перебраться, господин фон прапорщик?

Савельев пожал плечами:

— А что здесь противозаконного? Приехал с подорожной, честь по чести, со службы в Фалькенгаузене уволен законным образом, согласно прошению, удовлетворенному его светлостью. Законов империи вашей опять-таки не нарушал.

— Экий ты у нас законопослушный, господин фон… — сказал человек за столом. — Душа от радости поет и слеза умиления катится: в наши разгульные времена, при всеобщем-то упадке нравов законопослушного человечка не сразу и встретишь…

Один из молодцов хихикнул, но сидящий ожег его ледяным взглядом, и тот моментально замолчал, даже вытянулся на солдатский манер.

— И ничего тут смешного, Павлуша, — сказал человек за столом. — В кои-то веки заехал в наши Палестины человек чистый и непорочный, аки ангел небесный, а тебе хиханьки-хаханьки… Ну и что же, господин прапорщик? Подыскал службу?

— Да, — сказал Савельев. — Нанялся секретарем к князю Барятьеву.

— А почему ж так? Почему, скажем, не в армию?

— Очень уж хорошее жалованье обещано, — сказал Савельев. — В армии такого не видеть.

— Тоже понятно. Рыбка ищет, где глубже, а человек — где лучше… И кто ж тебя, сокол ты наш, надоумил? Не настолько ты великая персона, чтобы самому с князем где-то повстречаться…

Савельев сказал спокойно:

— Так уж получилось, что познакомился я в трактире с капитаном Тягуновым, главным княжеским управляющим… Он и надоумил.

— Ну как же, как же, шустер господин капитан, про то на Москве известно… — он посмотрел мимо Савельева, поднял два пальца и спокойным голосом распорядился: — Рожу не портить.

Сильный удар в поясницу сбил Савельева с ног, но его с большой сноровкой подхватили на лету и заехали кулаком по шее. После чего утвердили на ногах, держа за локти.

Человек за столом безмятежно, без малейшей злобы произнес:

— Считай, любезный, что это тебе вместо дружеского приветствия, — и с удрученным видом развел руками: — Ну никак нельзя иначе, милостивец, ты уж поверь! Попасть в Тайную канцелярию и ни единого разочка по шее не получить — этакое ну прямо невозможно. Как-то даже и положено так… Не серчай, ладно? Должен же я служебный этикет соблюдать… Будем знакомы. Имечко мое скромное — Алексей Иваныч Кушаков. Доводилось, может, слышать в немецких заграницах? А ведь доводилось, глазки ерзнули…

Савельеву было не то чтобы жутко — неуютно. Поскольку об этой исторической персоне читать доводилось. Ну как же, Кушаков, всемогущий глава Тайной канцелярии еще во времена Анны Иоанновны с Бироном, сохранивший свою должность до самой смерти и при матушке Елизавете. Живодер…

Но почему? Объяснение можно подыскать одно-единственное: Аболин его этому милому старичку продал с потрохами. Других попросту нет…

— Пошарьте, — не повышая голоса, распорядился Кушаков.

Все трое накинулись на Савельева и с величайшей сноровкой и немалым проворством принялись за него так рьяно, что буквально через пару секунд он, переминаясь с ноги на ногу, стоял перед столом в одних подштанниках. Кушаков, морща лоб, разглядывал его скудные пожитки. Савельев порадовался, что не прихватил с собой ни единого предмета, которому здесь никак не полагалось быть. Кошелек сделан на здешний манер, деньги в нем — нынешние. Трубка из корня вереска, правда, сделана в его родном столетии, но это ж не улика, на свете столько фасонов трубок… Кисет, кресало… Все.