Жди зла от принявшего благодеяние. Пастух, которого приютил, дочь твою с пути сбил. Обуздай-ка теперь бунтовщицу!

– Торопишься, Азрикам. Уйми сердце. Погоди немного, дай время вникнуть в дело, и сам я с дочерью поговорю. Увидишь, Тамар или помирится, или примирится с тобой. Лишь исполнится девице восемнадцать лет, и станет твоею.

Хозяин в доме

Обед. Иядидья восседает во главе стола. Справа – Тирца, слева – Тейман и Тамар. Юноша погружен в свои мысли, и нет его. Девушка безмерно печальна. Родитель молча смотрит на отпрысков, и неодобрение его перерастает в гнев.

– Отчего так невеселы, любезные? Или не по вкусу хлеб, моими трудами добытый? Не желаю более смурых лиц за столом! – взорвался хозяин.

– Надеюсь, милый, укор твой не ко мне, и я по-прежнему тебе дорога? – осторожно спросила Тирца.

– Дорога! Сватаясь, изрядный выкуп за тебя заплатил. Сейчас иные времена. К чему деньги? Голову девице вскружил – и получай свое!

– А в древности как было? Что дал за Хаву Адам? Ребро свое, и только! Когда девицы сами станут себе мужей выбирать, тогда и вправду новые времена придут!

– Да уж они здесь, и в доме нашем поселились, и дочь жестоковыйную пленили. Не мы ей, она нам науку преподаст!

Бедняжка Тамар слушает отца, и слезы бегут ручьем.

– Не льстись надеждой, Тирца. Вода в глазах ее не раскаяния слезы – о возлюбленном пастухе горюет. А благородного вельможу, которого унизила и обидела, и не вспоминает. Быстро-быстро, как утренняя роса, высохнет эта влага!

Довольно тяжких вздохов, дочь! Тот, кто в сердце твоем, ушел навсегда. Не о нем, о душе своей заблудшей плачь! Азрикам твоя судьба, и выбора нет. Иди к себе и семь дней на глаза мне не попадайся. Одумайся! Глупости и черствости устыдись! Отца обманула и бедному доброму юноше пустые надежды дала. И не диво: для кого честь – пустяк, для того все прочее ничтожно!

Рыдая, вышла Тамар. За ней прошмыгнул Тейман.

– О, Иядидья! Зачем бедняжку нашу терзаешь? Ведь одна у нас дочь! – вскричала Тирца, – ужели в родных душах столько гнева? Он обжигает!

– Ты виновата! Ты попустила! Девица предпочла безродного пастуха благородному юноше. У меня священный союз с его отцом. Согласен, ее возлюбленный честен, умен, красив…

– Необычайными достоинствами надо обладать, чтоб заслужить обличителя похвалу, – перебила мужа Тирца.

– Пусть так, но какое имя он даст нашей Тамар? Он воевода? Или придворный? Или иная знатная особа? Помоги мне, жена. Добавь слово к месту и ко времени. Ведь дочери нашей пришла пора любви!

– Знатность, богатство, священный союз! А сердце Тамар? Отец, отдавая меня в жены тебе, кроме сердца моего ничего и знать не хотел. И я любила, милый, и корней не искала, и стала твоей. Не ведомы нам судьбы изломы. Кто думал, что на сухой сионской земле розы расцветут, а благодатный Шарон чертополох и терн породит?

– Грезишь, что неотразимый Амнон явился к нам из сновидений Хананеля и станет женихом Тамар? И я бы этого желал. Был бы жив отец твой, все достояние свое отдал бы пастуху на выкуп старика, дабы подтвердил, что Амнона видел в вещем сне, и свершилась бы мечта. Увы, сон остался сном. А посему внуши дочери, чтоб забыла пустое и для Азрикама открыла бы дверь в свое сердце.

– Ты муж мне, я должна подчиняться.

Тем временем беседуют Тамар и Маха.

– Выслушай госпожа бескорыстные слова верной служанки. Прежде остерегала тебя и сейчас все о том же: Амнону суждено скитаться безнадежно, и, любя его, лишь навлечешь на себя несчастье и на родителей позор. И чем Азрикам тебе не по душе? Его честь и богатство – все станет твоим. А пастух что даст тебе? Лишь чистое сердце даст! О, госпожа, мне нестерпимо видеть тебя в беде, униженной разгневанным отцом!

– Притворством ненависти не скроешь и любви не изобразишь. Без сожаления покину отчий дом, если воля отца такова. Последую за Амноном и век с ним буду. Шалаш пастуха милее богатых стен – лишь бы с любимым не разлучаться. Ах, Амнон! Пустыня расцветает под твоей ногой, голос и песни твои волшебны! К чему богатство и почет с их суетой? Не хочу быть ни царской дочерью, ни первой в мире красавицей, и чистейшего золота не алчу – мне Амнона любви довольно! Говоришь, “Лишь чистое сердце даст”. Что значит “лишь”? Он даст мне сердце – и я живу!

– Не хуже тебя я разглядела красоту Амнона. А вот привык глаз, и вижу: Амнон – как все. И ты к Азрикаму привыкнешь и Амнона не вспомнишь. Позволь дать совет: забудь пастуха, и сон несбыточный забудь!

Тут входит Тирца, печаль и тревога на лице.

– Дочь моя любимая, что ответишь отцу? Он неумолим.

– Я в его власти. Он делает то, что считает добром. В путах продаст меня невежде никчемному. Нема буду как рыба. Телом можно завладеть, но на свободу вырвется душа, и золотая узда не удержит ее. Устремится она к любимому Амнону. Вместе с милым умру!

– Сохрани Господь! Ты единственная у меня, Тамар! Я так страдаю! – воскликнула Тирца и разрыдалась.

Миновали семь дней позора, которые отец назначил непутевой дочери, чтоб поразмыслила и образумилась. Тамар молчит, Иядидья сам заговорил.

– Приготовься, дочь. Через десять лун тебе исполнится восемнадцать, и отдам тебя Азрикаму, и станешь ему женой, хочешь того или нет.

Девушка ни слова в ответ, лишь соленые борозды на щеках.

Удивительная новость

Раз пришел брат к сестре и первым делом удалил из комнаты Маху.

– Сестра, у меня новость необычайная для тебя. Клянусь, истинны мои слова.

– Верю и без клятв. Говори, Тейман.

– Известно тебе, что другом и братом был мне Амнон, а Азрикама я ненавижу. Вы с Амноном поклялись друг другу в вечной любви. Но отец перевернул мир, и Амнон ушел неведомо куда, и нет вестей. Случай помог. Некий человек из Гиват-Беньямин, пришедший в Иерусалим молиться в Храме Господа, поведал мне в праздник Пэсах: “Я видел девицу необычайной красы. Отец ее умер, а мать-филистимлянка жива. Я влюбился в девушку и пришел в дом, где она с матерью живет – это хижина, что у городских ворот Долины. Я просил ее стать мне женой, и она согласилась. Я сказал ей, что разделю с братом наследство отца и через месяц вернусь с выкупом и заберу ее. Уехав, оставил слугу в доме неподалеку, дабы тайно наблюдал, правильны ли пути обитательниц жилища, что у городских ворот. Позорнее быть обманутым, нежели