Кюри давно звала в поход по горам Швейцарии; 4 августа она с семьей и Эйнштейны встретились и начали пешеходную экскурсию, через перевал Малоджа спустившись к озеру Комо в Италии. Правда, Эдуард болел и Милева почти все это время провела с ним в больнице. Эльзе Эйнштейн писал (точно как когда-то Милеве), что Кюри — сушеная вобла и «искусство радости и страдания ей почти не доступно». А какого черта пошел с ней в поход?

Все лето физики обсуждали то, что в марте придумал Бор. Со временем выяснилось, что его теория полностью годится только для атома водорода. Но тогда это была революция. Резерфорд — Бору, 20 марта 1913 года: «Как же может знать электрон, с какой частотой он должен колебаться, когда он переходит из одного стационарного состояния в другое?! Мне кажется, что Вы вынуждены будете предположить, что электрон знает заблаговременно, где он собирается остановиться». Эренфест, 28 августа: «Работа Бора… приводит меня в отчаяние… я должен выбросить всю физику на свалку и сам отправиться туда же». Штерн, лето 1913 года: «Если этот абсурд, который опубликовал Бор, верен, я брошу карьеру физика». На Втором Сольвеевском конгрессе (27–31 октября 1913 года) о теории Бора никто не упомянул; уже в 1920-х годах Планк и Эрвин Шрёдингер называли скачки электронов «чудовищными и непостижимыми». Физика рушилась: без всякой причины, просто так, потому что им вздумалось, будто частицы прыгают туда-сюда! Эйнштейн в 1949 году называл теорию Бора «чудом», правда, не сказав, верна она или нет. Беззаконно скачущие электроны его сразу смутили — как и всех. Физик Дьёрдь Хевеши, общавшийся с ним на съезде немецких физиков в Вене в ноябре 1913-го, писал Бору: «Он сказал, что теория крайне интересна и важна — при условии, что она правильна… Он сказал мне, что у него самого много лет назад возникали подобные мысли, но не хватило духу их развить».

9 сентября Эйнштейн читал лекцию «Физические основы теории гравитации» в городе Фрауэнфельде на съезде Швейцарского научного общества, потом поехал с семьей к родителям жены, она там задержалась, он вернулся в Цюрих один и 23-го отправился в Вену, чтобы зачитать там «Проект обобщенной теории относительности и гравитации» перед 85-м конгрессом естествоиспытателей. (А по вечерам в Вене навещал престарелого Маха и, как вспоминал в 1955 году, вновь пытался убедить своего кумира в реальности атомов и молекул.) Тяжело ему было: он к этому моменту уже усомнился в правильности того, что они с Гроссманом написали, и признался в этом Лоренцу.

В Вене также рассматривались другие теории гравитации: финна Гуннара Нордстрема, немецкого еврея Макса Абрагама и шведа Густава Ми. Абрагам пытался теорию гравитации развить в рамках СТО, что было нелепо: СТО описывала только равномерное прямолинейное движение, а движение под действием гравитации совсем не такое. Эйнштейн в письме Людвигу Хопфу от 16 августа 1913 года назвал теорию Абрагама «величественной лошадью без трех ног», до Абрагама это как-то дошло, в «Анналах» завязалась ядовитая дискуссия, Абрагам писал: «Эйнштейн тщится заранее присвоить себе заслуги в создании будущей теории относительности». Норд-стрем был спокойный финский парень, и с ним дискутировали без ругани. У него и теория была получше, вот только она не предсказывала никакой кривизны и никаких отклонений света, проходящего вблизи тяжелых тел; примерно то же было у Ми. Разнести Абрагама и Нордстрема было легко, но надо было проверять то, что Эйнштейн сам нарешал с Гроссманом. 14 октября он писал американскому астроному Джорджу Хейлу: нельзя ли как-то все проверить без солнечного затмения? Хейл ответил: нет. Опять повезло: ведь расчеты-то были неправильные.

Из Вены Эйнштейн поехал в Хейльбронн к матери (Милева больше не стояла между ними), потом в Берлин к Эльзе, провел там неделю, Эльза ворковала и вилась возле него. Естественно, заговорила о разводе. Он — ей, по возвращении в Цюрих, 10 октября: «…меня словно подменили. Теперь у меня есть кто-то, о ком я могу думать с неизменным удовольствием, ради кого я могу жить. Если бы я еще сомневался в своих чувствах, то твое письмо, ожидавшее меня в Цюрихе, укрепило меня в них. Мы будем обладать друг другом, то есть тем, чего нам так мучительно не хватало, и каждый из нас благодаря другому обретет душевное равновесие и будет с радостью смотреть на мир». О разводе: «Неужели ты считаешь, что одному из супругов просто получить развод, если нет доказательств вины второго?.. Я рассматриваю свою жену в качестве служащей, которую не могу уволить. У меня отдельная спальня, и я живу там один. Мне кажется вполне терпимым такой вариант „совместной жизни“ с ней. Я не понимаю, почему ты обижаешься». (Похоже, в том, что касается женских чувств, он и вправду был абсолютно лишен эмпатии, даже к той женщине, которую в данный момент любил.) 16 октября: «Как чудесно будет зажить вдвоем маленьким богемным хозяйством, иметь маленький домик… Ты не представляешь, как чудесно иметь небольшие потребности и жить скромно, без роскоши». (Можно подумать, он с Милевой жил в роскоши.) А Милева взяла да и завела что-то вроде романа со студентом, который у них столовался, своим земляком Светозаром Варичаком…

С октября 1913 года Эйнштейн вел курс «Электричество и магнетизм», с приехавшим из Берлина Фрицем Габером конструировал измеритель маленьких газовых давлений (вакуумметр), писал Эльзе, что с женой проводит время «в ледяном молчании». А в Киеве в эти дни шел процесс Бейлиса, сопровождавшийся как безумной антисемитской кампанией, так и общественными протестами мирового масштаба; оправдали. (Бейлис уехал в Палестину, затем в США.) В конце октября Эйнштейн ездил в Брюссель на Второй Сольвеевский конгресс (где ничего для него интересного не произошло), 22 ноября из Института кайзера Вильгельма сообщили, что к его приезду все готово, 6 декабря он подал в отставку, предложив на свое место, представьте, Абрагама; на апрель назначили переезд в Берлин.

Эйнштейн — Эльзе, 14 декабря: «Жена все время стенает по поводу нашего предстоящего переезда в Берлин: она очень боится моих родственников. Она чувствует себя несчастной, ей кажется, что весь мир против нее ополчился, и она боится, что после конца марта ей уже не видать ни минуты покоя. Ну что ж, доля правды в этом есть. Моя мать человек в общем доброжелательный, но в качестве свекрови — сущий дьявол. Когда мы оказываемся в ее обществе, я каждую секунду жду взрыва». Милева вернулась в Цюрих, а после Рождества поехала в Берлин искать квартиру; остановилась она у Габеров, и с этого момента Габеры были целиком на ее стороне. А в отношениях между Альбертом и Эльзой прозвенел первый звоночек: 2 декабря в ответ на ее просьбы получше одеваться и пересмотреть свое отношение к зубному порошку он взорвался: «Если я буду целыми днями ухаживать за собой, я буду уже не я. Если мой вид вызывает у тебя брезгливость, найди себе другого».

В 1914 году Эйнштейна на Нобелевскую премию выдвинули Бернгард Наунин и Орест Хвольсон, а получил ее фон Лауэ; 9 февраля Эйнштейн выступал с прощальным докладом перед Физическим обществом Цюриха, 21 марта завершил работу в Политехникуме и сразу же уехал в Голландию: предлог — навестить своего дядю в Антверпене, причина (возможно) — желание еще раз все предложения взвесить: общался с Лоренцем и Эренфестом, но решения своего не пересмотрел. 29 марта он прибыл в Берлин, а Милева из Цюриха поехала в Локарно с детьми — младший, Эдуард, болел коклюшем (он вообще очень много болел). Эйнштейн — Эренфесту, 10 апреля: «Я здесь счастлив и всем доволен, особенно из-за моей кузины». Он еще и разболтал всем друзьям о своем романе…