Во втором браке, будучи довольно старше своего мужа, она совершила немалую услугу своему мужу в создании масонской ложи «Умирающий лебедь»…

Действительно, семейство Лабзиных приютило малолетнюю дочь его брата Алексея Мудрова[55]. Девочку сироту ожидало довольно богатое приданое, причем, совсем не без деятельного участия самого Матвея Яковлевича Мудрова. Впоследствии эта сирота была выдана замуж за довольно родовитого и вполне зажиточного дворянина Николая Петровича Лайкевича[56].

Впрочем, ее и саму можно было увидеть на портрете 1803 года вместе с ее приемной матерью, Анной Евдокимовной. Их вдвоем изобразил известный художник-портретист Владимир Лукич Боровиковский, между прочим, и сам попавший под сильное влияние санкт-петербургских масонов.

Написал он портрет и самого Александра Федоровича. Перед нами, как живой, предстает он, одетый в синего цвета кафтан… Надо добавить, что этот портрет Лабзина исполнен уже значительно позже, где-то уже после 1816 года…

Однако, жизнь шла своим чередом.

В марте 1801 года произошло ужасное убийство законного русского императора Павла Петровича, который приходился прямым потомком Петру Великому. Несмотря на свою столь раннюю гибель, он успел немало совершить на благо русского государства и простого народа, хотя и прослыл в народе каким-то окончательно «сумасбродным»…

Учитывая все эти обстоятельства, по завершении своей учебы в Московском университете, вместо заграничной командировки Матвей Мудров просто вынужден был приступить к работе в Морском госпитале, где он и получил свои первые навыки настоящего труда по практической медицине.

Работать пришлось ему непосредственно с «цинготными» моряками.

Вначале из простого любопытства, а потом и для пополнения своих личных знаний, он принялся посещать лекции в только что открытой Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, как-то невольно сравнивая все ее достижения с достижениями самых видных московских специалистов.

В академии тогда работали такие прославленные профессора, как Петр Андреевич Загорский, Иван Федорович Буш и многие другие, тоже весьма замечательные специалисты.

Такая работа продолжалась целых полтора года. Он слушал лекции петербургских профессоров и обо всем забывал. Утешал себя тем, что совсем не напрасно не напрасно вторично выслушивает то, о чем давно уже был наслышан, о чем ему прожужжали и без того все уши…

Наконец, объявили, что можно отправляться и за границу.

Новый царь, Александр I, разрешил все поездки, – притом – окончательно.

Однако не следует забывать, что именно Александр Павлович, своим нарочитым, специальным указом, правда, уже значительно позже, от 1822 года, вообще запретил масонство. По крайней мере, с самого Матвея Яковлевича, еще при вступлении его в масонскую ложу в Риге, взяли подписку, что он не будет мешать проведению новых в жизнь царских реформ.

Эта расписка его, Матвея Яковлевича Мудрова, была обнародована только в 1901 году, в журнале «Русский архив».

И все же, как единодушно полагают почти все биографы Матвея Мудрова, масонство коснулось его очень лишь своими хорошими чертами и наилучшими качествами…

* * *

Как бы там ни было, несмотря на волокиту с оформлением проездных документов, а также – на уже столь привычную неразбериху на русских почтовых станциях, когда все документы проезжающих рассматриваются при неизменном почитании чина, – в Берлин он все-таки успел попасть вовремя.

Успел записаться в клинику профессора Кристофа Вильгельма Гуфенланда, с работами которого ознакомился еще в стенах своего родного Московского университета. Теперь этот профессор состоял в штате королевских лейб-медиков.

Узнав, что перед ним русский врач, доктор Гуфенланд долго и со все возрастающим увлечением принялся рассказывать ему, как он заботится теперь о здоровье знаменитого германского поэта Фридриха Шиллера, и о том, что он также является семейным врачом и других немецких поэтов и философов, в том числе – уже знаменитых Гёте, Гердера, Виланда[57]…

Дальше его, Матвея Мудрова, ожидали медицинские клиники в городе Ландсхуте, а там и в Бамберге, где усиленно колдовал над своими больными профессор Андреас Решлауб, которого все местные врачи называли представителем некоей чисто «романтической медицины».

Вся жизнь Матвея Мудрова разрывалась теперь между городом Бамбергом, расположенном в очень уж живописной долине, вместе со своей старинной крепостью Альтенбергом в центре, – где, говорили, был похоронен даже один из Римских Пап, и Ландсхутом, размещенном на не менее живописной речке Изар. И тот, и другой город привлекали его своими знаменитыми достопримечательностями, однако уделить им должное внимание доктор Мудров все же не поспевал. Он едва успевал знакомиться с новыми германскими клиниками. Особенно привлекало его сотрудничество со знаменитым немецким философом Фридрихом Вильгельмом Йозефом фон Шеллингом…

Надо сразу заметить, что вся медицина в Западной Европе была просто пропитана его философией…

Что же, знаменитый профессор Йенского университета, он покорял всех своей необычностью взглядов на все окружающие его предметы. Однако сам Мудров относился с каким-то недоверием, а то и даже подозрением, к его рано развившимся этим взглядам, даже к тому, что он слишком рано стал пользоваться репутацией ingenium ргаесох (скороспелый талант), что он слишком примкнул к романтической школе, основу которой составляли Шлегель, Гарденберг и другие…

* * *

И все же заграничные путешествия врача Матвея Мудрова на этом не завершились. Летом 1803 года он ознакомился еще и с работой, которая проводилась в стенах Лейпцигского и Дрезденского университетов.