К тому времени молодой архитектор, горя каким-то неистребимым желанием, смог уже всласть поработать над восстановлением многих общественных строений, в частности тех, которые находились на территории московского Кремля. Он восстанавливал дворцы знати, да не просто восстанавливал их, но вносил в них и свои задумки, следуя постоянно влиянию итальянского ампира.

Точно такие же задумки соседствовали в его голове, когда приступил он к восстановлению Московского университета.

За короткий срок, всего лишь за два года, Жилярди удалось полностью осуществить столь грандиозное по своим масштабам строительство.

В своем отношении к строительству он постарался, чтобы как можно бережнее отнестись к прежнему объему здания. Он постоянно следил за тем, чтобы планировка всех основных его залов, особенно русской церкви, – оставалась безоговорочно прежней. Ради этого ограничился лишь, едва приметной при этом, обработкой стены дворового фасада. Однако, учитывая общественную роль университета, архитектор все же вынужден был значительно изменить решение главного фасада университета, придав его внешнему облику еще более торжественный вид, осуществив при своей планировке-задумке даже придание ему какого-то определенного величия, даже чрезмерного пафоса, что ли.

Доменико Жилярди постарался укрупнить масштабы основных членений и деталей нового здания. В таком, обновленном облике исключительно всех сооружений, этот талантливый зодчий стремился лишь подчеркнуть идею торжества наук и искусства, чтобы достичь какого-то воистину органического сочетания архитектуры, скульптуры и живописи…

* * *

Надо подчеркнуть, что всему этому способствовало еще одно существенное обстоятельство. Когда в январе 1817 года был назначен новый попечитель Московского университета, Андрей Петрович Оболенский, хороший знакомый Матвея Мудрова, а то даже и его пациент, – Матвей Яковлевич попросил его об одном: чтобы император Александр I не поскупился на выделение подопечному своему университету как можно больше денег. Способствовало этому еще и то, что царь назначил Александра Николаевича Голицына новым Министром народного просвещения…

Что же касается самого профессора Мудрова, то он вторично выделил немалое количество книг из личной коллекции – ради пополнения сгоревшей библиотеки Московского университета…

В 1819 году было, наконец, завершено сооружение нового анатомического театра. Одновременно с этим было подписано Александром I распоряжение о строительстве новой университетской учебной больницы.

* * *

По правде сказать, небольшой клинический институт при Московском университете существовал уже издавна, еще с 1805 года, однако в нем было всего лишь 6 мест. Впоследствии их число увеличили, однако ненамного – довели лишь до 12 коек. К слову сказать – и это, такое уж незначительное количество коек, больше использовали для приходящих, амбулаторных больных.

Однако к сентябрю 1820 года было уже готово здание новой университетской больницы. Все сотрудники в один голос просили, чтобы директором этой больницы назначили профессора Мудрова, поскольку во всей Москве не было более достойной фигуры, чтобы занять такой ответственный пост.

Здесь как раз впору сказать, что Матвей Яковлевич давно уже был семейным врачом самых высокопоставленных русских вельмож, к которым принадлежали семейства Голицыных, Муравьёвых, Лопухиных, Трубецких, Оболенских, Тургеневых и прочих[64]. Не стоит упускать из виду и то обстоятельство, что он продолжал вести своеобразные истории их болезней. Всякий раз, как только он обследовал своих больных этот, теперь уже можно смело сказать – крайне добросовестный врач, записывал абсолютно все их жалобы. Короче говоря, в результате у него скопилось целых сорок томов подробнейших записей их всевозможных болезней. Составляет большое сожаление, что они не были своевременно опубликованы.

Более того, сам Мудров так озаглавил одну из своих лекций, как бы следуя в ней совсем еще древним врачам: «Практическая медицина». В ней он подает совершенно новую классификацию всех болезней, тогда как вторая часть его «Практической медицины» – дает подробные методы обследования больных. При этом он всецело настаивает на новых методах, на перкуссии, которой дал новое обоснование великий врач, еще прямо какой-то выходец из средневековой медицины, венский врач Ауэгенбруггер, а также – останавливается на методике аускультации, которое совсем незадолго до него обосновал француз Лаэннек.

Говоря о лекции, прочитанной им при открытии Московского медицинского института, о так называемом «Слове о способе учить и учиться медицине практической при постелях больных», – он фактически повторил слова старика Гиппократа о болезни, как о всеобъемлющем процессе, поражающем весь человеческий организм. В ней говорится также об этиологии, о патогенезе. Короче, – он излагает, причем – уже строго по научному методу, по-своему, трактуя лишь началах всех внутренних болезней. Попутно ставит вопросы индивидуального лечения всего патологического процесса.

Особое внимание Мудров обращал на язык, как особый орган, по праву считая его как бы «вывеской всего человеческого желудка». Кроме того, он описал целый ряд, весьма ценных для диагностики симптомов.

А в лекции, прочитанной им при открытии Московского медицинского института, уже приведенными нами выше словами, – Мудров первым из русских врачей высказался о болезни, как поражающей весь человеческий организм.

Далее – он впервые поставил перед медициной вопрос о развитии болезни в связи ее с нервным процессом.

* * *

Шли годы, менялись цари.

Уже при императоре Николае I Матвей Яковлевич Мудров подает рапорт об отставке с поста директора Медицинского института…

Между тем, в стране уже явно ощущается дыхание холеры, завезенной откуда-то из пределов Персии. Само течение этой болезни выглядит крайне тяжелым. Добрая половина заболевших ею, хотя бы при малейшем проявлении ее симптомов, – умирала в тяжелейших мучениях.

4 сентября 1830 года, повелением Министра народного просвещения Александра Николаевича Голицына, Мудров назначается председателем Центральной комиссии по борьбе с холерой. Ему необходимо срочно выехать в город Саратов. Распрощавшись с женой и дочерью, он уезжает в эту, довольно длительную командировку.

Надо сказать, что в течение 1830–1831 года он принимает самое активное участие в борьбе с холерой.

Однако томительная зараза вскоре добирается и до Санкт-Петербурга. Летом 1831 года в борьбу с ней вступает сам император Николай I.

Александр Сергеевич Пушкин в своем письме другу, Павлу Воиновичу Нащокину в Москву, так опишет это весьма печальное событие: «На днях на Сенной был бунт в пользу ее; собралось православного народу тысяч 6, отперли больницы, кой-кого (сказывают) убили; государь явился на место бунта и усмирил его. Дело обошлось без пушек, дай Бог, чтоб и без кнута»…