Прошло несколько недель, прежде чем сотрудники Лубянки узнали о безвозвратном исчезновении начальства. За этот срок Ежов сменил в НКВД охрану, а также всех командиров в частях НКВД, размещенных на территории Москвы и Подмосковья. Среди вновь назначенных командиров оказалось множество грузин, присланных из Закавказского УНКВД. Уже тогда на кадровую политику в органах госбезопасности оказывалось влияние Берии.

Опасаясь со стороны сотрудников НКВД безрассудных действий, продиктованных отчаянием, Ежов практически забаррикадировался в отдаленном крыле здания на Лубянке и окружил себя мощным контингентом личной охраны. Каждый, кто хотел попасть в его кабинет, должен был сначала подняться на лифте на пятый этаж и пройти длинными коридорами до определенной лестничной площадки. Затем спуститься по лестнице на первый этаж, опять пройти по коридору к вспомогательному лифту, который и доставлял его в приемную Ежова, расположенную на третьем этаже.

В этом лабиринте посетителю неоднократно преграждали путь охранники, проверявшие документы у любого человека, будь то сотрудник НКВД или посторонний, имеющий какое-либо дело к Ежову.

Потом пошли массовые аресты следователей, принимавших участие в подготовке московских процессов, и всех прочих лиц, которые знали или могли знать тайны фальсификаций. Их арестовывали одного за другим, днем – на службе, а ночью – в их квартирах. Когда рано утром опергруппа явилась в квартиру Чертока, прославившегося свирепыми допросами Каменева, он крикнул:

– Меня вы взять не сумеете!

Он выскочил на балкон и сиганул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть.

Феликс Гурский, сотрудник Иностранного отдела, выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже. Так же поступили еще двое следователей.

Участились случаи, когда сотрудники Лубянки стали выбрасываться из окон. Слухи о самоубийствах начали гулять по Москве. Свидетелей хоть отбавляй – чекистский штаб стоял и стоит в многолюдном центре столицы!

Разведчики госбезопасности, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооруженные оперативники прочесывают дома, заселенные сотрудниками НКВД, и как в ответ на звонок в дверь в квартире нередко раздавался выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказывались захлестнутыми диким террором.

Такими же методами, может, слегка мягче, особенно поначалу, происходила и «чистка» Лаврентием Берия коридоров теперь уже ежовской Лубянки. А потом Хрущев и его «зачистил» вместе коллегами, часть из которых была совершенно невиновна в преступлениях «властолюбивого паладина».

Последствия репрессий для внешней разведки оказались ужасающими, не меньшими, чем для военной.

«К 1938 году, – писал И.А. Дамаскин в книге «Сталин и разведка», – были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, оказались утраченными связи почти со всеми нелегальными источниками, а некоторые из них были потеряны навсегда.

Ветеран внешней разведки Рощин рассказывал мне, что когда после Отечественной войны он восстановил в Вене связь со своим бывшим агентом, тот воскликнул:

– Где же вы были во время войны? Ведь я все эти годы был адъютантом самого генерала Кессельринга!»

В начале 1941 года начальник разведки П. М. Фитин представил руководству НКГБ отчет о работе внешней разведки с 1939 по 1941 год, в котором говорилось:

«К началу 1939 года в результате разоблачения вражеского руководства (по-другому он писать не мог. – Авт.) в то время Иностранного отдела почти все резиденты за кордоном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем были арестованы, а остальная часть подлежала проверке.

Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы наряду с созданием аппарата самого отдела создать и аппарат резидентур за кордоном».

В «Очерках истории внешней разведки» сказано, что «потери состава были столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации. Бывало, что даже сообщения на имя Сталина некому было подписать, и они отправлялись за подписью рядовых сотрудников аппарата разведки».

Это было страшное время, как видит читатель, и для чекистов. Разгрому подверглись не только резидентуры, но и центральный аппарат нашей разведки.

Такая же обстановка отмечалась и в контрразведывательных подразделениях органов госбезопасности. Снимались не только начальники управлений, но и были обезглавлены все оперативные отделы. Таким образом, только по центральному аппарату НКВД СССР Ежов приказал арестовать и затем «по суду» расстрелять более 100 руководящих работников.

* * *

Итак, Ахмеров и его заместитель Бородин прибыли в Москву. Но, к счастью, их не арестовали, а только понизили в должности. Можно подразумевать, что мотивов для понижения было два: оба сотрудника работали при Ягоде и Ежове, а у резидента еще и жена иностранка, пусть даже родственница коммуниста № 1 США. На связь с иностранкой или иностранцем тогда смотрели чуть ли не как на контакт с прокаженным. И все же вторая жена Ахмерова много помогала в разведывательной деятельности мужа в Америке. Об этом прекрасно были осведомлены и Фитин, и Берия.

Но так уж в жизни случается, что подозрение имеет значительно больше вероятности быть неверным, чем верным; чаще несправедливым, чем справедливым. Нет друга для добродетели и всегда есть враг для счастья. Правда, в разведке не те параметры, как утверждают сами разведчики: обжегшись на молоке, дуют на воду.

С вызванными, а скорее, отозванными в Центр резидентами Берия решил провести «воспитательную» беседу. Под подозрение попал даже известный к тому времени разведчик Василий Михайлович Зарубин, еще в марте 1930 года назначенный нелегальным резидентом ИНО ОГПУ во Франции.

Выехал он в командировку по документам инженера Яна Кочека вместе с женой Е.Ю. Зарубиной (Горской). В 1933 году его перебрасывают нелегальным резидентом в Берлин. Там он вербует ряд ценных агентов, в том числе особо важного агента – сотрудника гестапо Вилли Лемана, который подписывал свои сообщения псевдонимом «Брайтенбах».

Полученная через него информация о структуре, кадрах, операциях РСХА, гестапо и абвера, о военном строительстве и оборонной промышленности Германии оценивалась достаточно высоко и неоднократно докладывалась Сталину.

В 1937 году Зарубин направлялся в специальную командировку вместе с женой в США, но в 1939 году был отозван и назначен, как и Ахмеров, с понижением в должности, – всего лишь старшим оперуполномоченным 7-го отделения ГУГБ НКВД СССР. И это человек с таким оперативным стажем и разведывательными результатами!

В один из январских дней 1940 года начальник внешней разведки Павел Михайлович Фитин приказал всем руководителям отделений прибыть в кабинет наркома на совещание. Павлов, в то время заместитель начальника американского отделения, тоже прибыл на этот сбор по причине отсутствия своего непосредственного начальника. На совещании в основном были молодые начальники, разбавленные такими зубрами разведки, как Сергей Михайлович Шпигельглас, Василий Михайлович Зарубин, Александр Михайлович Коротков, Исхак Абдулович Ахмеров, и другими. Последние вели себя спокойно и сдержанно, были неразговорчивы. Постояв в приемной, они с другими оперативниками через некоторое время были приглашены в кабинет наркома.