Отец бросил взгляд на лежащую у него в руках монету. «ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!» – молча напомнила ему надпись. Остриё открывалки упёрлось ему в корпус; отец поднял взгляд и встретился глазами с Крысьим Хватом.

– Пуск! – скомандовал он гадальщику.

Пружина развернула тугие кольца. Ослиные ножки, заменявшие отцу руки, взметнулись, и медная монета сразила врага наповал. Она угодила ему прямо в рот, вышибив зубы, и Крысий Хват вверх тормашками полетел с платформы. Выпь и зимородок, спешившие на подмогу друзьям, только успели заметить, как он пересчитывает ветки головой, а следом сыплются листья и зубы.

И воцарилось молчание. Затем снизу донёсся душераздирающий вой, леденящий душу крик безысходного отчаяния.

– Мои фубы! – рыдал Крысий Хват. – Это конеф! Мне крыфка! Фто я теперь буду делать беф фубоф?!

Он повернулся и заковылял в сторону свалки – сломленный духом, терзаемый болью в челюстях и унося с собой счастливую монету, что стала его погибелью.

Эта безраздельность, эта потрясающая окончательность победы лишила весь отряд дара речи. Но вот у хромого, безглазого, заплесневелого козлика вырвался тоненький жестяной смешок. Трёхногий медвежонок ржаво хихикнул и зашёлся рыкающим хохотом. И вскоре уже всю компанию – и заводяшек, и гадальщика, и зимородка, и выпь – захлестнуло безудержное веселье, и отзвуки их буйного смеха еще долго гуляли по склонам мусорных гор и холмов из консервных банок.

Испуганные ласточки вспорхнули с проводов над железнодорожными путями, точно ноты, вдруг решившие покинуть нотный стан. И вся свалка, от долины мусорных костров до главной улицы и умолкшей карусели, услышала этот смех и поняла, что Крысий Хват повержен.

Но мало-помалу, писк за писком, скрип за скрипом, вздох за вздохом, веселье улеглось, и вновь наступила тишина. Слониха, всё ещё впряженная в кабестан во главе бывших фуражиров, смотрела в спину мышонку-отцу, и глаз её сверкал блеском изумления. Последний виток пружины развернулся в недрах её механизма, хрипло мурлыкнув. Перекладина кабестана со скрипом сдвинулась ещё на дюйм, и слониха вплыла в поле зрения отца. Она хотела что-то сказать, но чувства переполняли её, и произнести это удалось лишь со второй попытки:

– Отлично сработано, сэр! – выпалила она и разразилась рыданиями – такими могучими, что платформа под ней затряслась и все заводяшки задребезжали.

– О, нет! – вскричал мышонок-отец. – Не надо плакать, моя милая… о, прошу прощения! Я хотел сказать «мадам»… Я не в силах видеть ваши слёзы! Будьте счастливы, дорогая! Мы же наконец победили! Все наши страдания позади!

– Я… я… так… счастлива! – выдавила слониха и зарыдала ещё громче прежнего.

– Ну что ж… – начал было зимородок, но осёкся, издал трескучий смешок и откашлялся, прочищая горло, отковырял от ветки кусочек коры, повертел в клюве и ещё немного постоял, переминаясь с ноги на ногу. – Ну что ж, – повторил он наконец, – полагаю, мне пора.

Но так и остался стоять на ветке, с надеждой глядя на заводяшек.

– А может, ты останешься? – спросила тюлениха.

– Оставайтесь! – подхватил мышонок-сын. – Будьте нашим дядей, как дядюшка Квак!

– Ладно, – сказал зимородок, – остаюсь.

– А я? – возмутилась выпь. – Мне что – опять вести одинокую, унылую жизнь на болоте, как будто ничего не случилось?

– Просто я думал, вы хотите, чтобы вас оставили в покое, – объяснил мышонок-отец.

– Слишком поздно, – обычным своим угрюмым тоном возразила выпь. – Давайте я буду вашей тётушкой.

– Будем очень рады, – заверил отец.

– Теперь у нас есть свой дом и семья, целых два дядюшки и тётушка! – воскликнул счастливый малыш. – А ты ещё говорил, что это невозможно, папа! Помнишь, я сказал тебе, что хочу, чтобы слониха стала моей мамой, а ты сказал…

– Хватит, – перебил его отец.

Повисло смущённое молчание. Мышонок-отец и слониха продолжали смотреть друг другу прямо в глаза, не в силах отвести взгляд. Отец зажужжал себе под нос, пытаясь напеть какой-то мотивчик, но тут же сдался, и они со слонихой заговорили одновременно.

– Не сердитесь на моего сына, он такой несдержанный! – выпалил отец.

– И он до сих пор этого хочет? – осведомилась слониха.

Оба не расслышали, что сказал другой, и оба рассмеялись.

– Прошу прощения, – сказал отец. – Продолжайте, будьте так добры. Что вы сказали?

– Я говорю, он до сих пор хочет, чтобы я стала его мамой? – повторила слониха.

– О, да! – воскликнул сын. – И я знаю, что папа…

– …может говорить сам за себя, – перебил отец, и все снова умолкли.

– Но захочет ли? – ненавязчиво поторопила его слониха.

– Он не знает, с чего начать, – пояснил отец. – Он питает глубокое восхищение… более того, любовь… к некой особе, однако та превыше его настолько, что он и надеяться не смеет на взаимность.

– Ах! – воскликнула слониха. – Быть может, она и впрямь немного повыше ростом, но никоим образом не превыше его. И если бы он пожелал говорить с ней, то обрёл бы поистине заинтересованную слушательницу – слушательницу, которая много повидала и многое поняла, и наконец-то узнала истинную цену тому доблестному и галантному джентльмену, с которым встретилась давным-давно, когда была ещё молода и глупа и считала, что этот вот кукольный дом принадлежит ей по праву.

– Теперь он ваш, – промолвил отец.

– Только если вы будете так любезны предложить его мне, – возразила слониха. – Ведь это вы отвоевали его в бою.

– Предлагаю вам этот дом, – сказал отец, – и себя, если вы согласитесь принять и то, и другое.

– Соглашусь, – ответила слониха.

Ласточки, нота за нотой усевшиеся обратно на провода, снова вспорхнули в испуге: гулкое эхо радостных возгласов вновь раскатилось по всей округе.

– Ура! – дружно вскричали все на ветвях дуба. – Ура! – И ещё разок напоследок: – Ура!

Кукольный дом наконец вернули на площадку. Ножки осла, служившие отцу руками в военное время, сняли и вернули ему мышиные ручки. И в тот же день на парадном крыльце гадальщик сочетал мышонка-отца браком со слонихой.

Ветер вздыхал в ветвях дуба и дерева гикори; высокие травы шелестели во дворе заброшенной хибарки у железнодорожных путей; снова пролязгал мимо поезд, испустив громкий гудок. Свалка сверкала и дымилась в золоте заходящего солнца, а бывшие фуражиры распевали «Обещай мне!». Мышонок-сын был за шафера и стоял рядом с отцом, тюлениха была подружкой невесты, а зимородок и выпь – посаженными отцом и матерью, передавшими невесту жениху, когда те обменялись клятвами, что берут друг друга в законные супруги, чтобы уж не расставаться впредь.

– В заводе и в незаводе, – бубнил нараспев гадальщик, – в исправности и в поломке, в блеске и в ржавчине, пока жесть не подведёт вас… Сим объявляю вас мышем и женой!