* * *

Все это было начало длительной борьбы за санитарную реформу, а также за право женщины вносить посильный вклад в общенациональное дело, но начало было положено, так что поступок Мэри Рауд был вполне естествен и оправдан с точки зрения прогрессивного элемента – всех этих вдохновенных барышень и скучающих Гарольдов – но не в глазах старого лорда Рауда.

Отец «несчастной дочери», как ему казалось, прорицал:

– Ее страсть к этому Мак-Уолтеру, ее мечтания венчаться с ним волнуют меня, конечно, но не так уж сильно, ведь пока ей недостаточно лет, чтобы она могла венчаться без моего благословения. Беспокоит меня другое… мистер Бамбл.

– Да? – сыщик, слишком задумавшийся о юбках французских вивандьерок, очнулся и почти неохотно выбрался на поверхность сознания. – Что же тогда вас беспокоит? – повторил он, изображая внимание и готовность действовать.

– Разумеется, жизнь моей дочери, – не то развел, не то взмахнул руками в отчаянии граф. – Не думаю, что моя Мэри сама сунется под бомбы или возглавит штурм, как Жанна д’Арк. Однако война есть война. Там случается всякое. И к тому же… – лорд Рауд чуть помедлил, как будто боялся, что его неправильно поймут и заподозрят в меркантильности.

– Да, я слушаю, – ободряюще улыбнулся мистер Бамбл.

– Медальон! – значительно произнес граф, подавшись в кресле вперед. – Я хотел бы его вернуть из сентиментальных соображений, ведь это дорогая сердцу память о моей покойной Элизабет.

Его косматые брови сошлись, мутный взгляд расстроенного старика стал острым и проницательным.

– Вы же помните всю эту историю с медальоном?

Сыщик молча кивнул, но, заметив выжидание во взгляде старика, добавил:

– Медальон вряд ли можно считать вовсе пропавшим. Он же, в конце концов, на груди боевого офицера.

Граф, казалось, даже рассердился от такой глупости:

– Это-то меня и беспокоит! Я подозреваю, что этот дурак ходит с ним в бой, считая чем-то вроде талисмана, а в бою одна пуля, и… боевой офицер тут же становится покойником, а мародеры не дремлют! Они только и ищут случай, чтобы… – голос Джона-Ксаверия то и дело прерывался от волнения. – Но даже если этот дурак Мак-Уолтер хранит мою драгоценность в палатке, это ничего особо не меняет. Воровство в лагерях повсеместное. Уж поверьте старому вояке. Пусть медальон не такой уж и дорогой – однажды я проиграл в клубе куда больше, – но для всяких оборванцев и вшивых воришек стоимость этой вещи равна целому состоянию.

Мистеру Бамблу ничего не оставалось, кроме как полностью согласиться с собеседником. Армия-то у королевы по сути колониальная. О нравы, как говорится!

«Бегун» уже внутренне принял охотничью стойку, точно борзая, которая всерьез опасается, что другие могут настигнуть зайца раньше и весь бег окажется впустую.

Записки британского хроникера

Сокровища афганского эмира

«Большая игра»

Настоящая паника началась у Пальмерстона[69], когда Россия, и без того слишком бодро продвигавшаяся на Кавказе и в Средней Азии, стала предпринимать дипломатические шаги также в направлении Кабула и Герата. А это уже бесцеремонный стук сапогом в ворота Индии!

Походило на то, что наиценнейшая жемчужина в короне Британской империи зашаталась даже в стальной оправе британского оружия. Но особенно разволновался лорд Пальмерстон, когда тайный эмиссар Николая I – поляк на императорской службе, по молодости даже отбывший каторгу за участие в антирусском заговоре, – капитан Виткевич был принят у эмира Дост Мохаммеда со всеми восточными почестями.

Британский лев начал отчаянно чесать за ухом и расчесался до крови трех англо-афганских войн, последовательно проигранных.

Бурые клубы дыма затянули горячее небо Кабула в ноябре 1841 года. В бывшем дворце эмира Мохаммеда, теперь принадлежавшего очередному ставленнику англичан – Шуджи-Шаху, истошный крик женщин спорил с воплями ослов, перепуганных грохотом пятидюймовой пушки восставших. С каждым ее выстрелом ангел спасения все более удалялся от тонущих в дыму плоских крыш и продырявленных куполов дворца. Каменные ядра хоть и кололись о железные петли ворот в пыль, но и щепу в кедровых досках выбивали. Ворота не могли держаться вечно.

Шеститысячный гарнизон британских войск, запершийся в укрепленном лагере недалеко от Кабула, но при желании могший прийти на помощь Шуджи-Шаху в течение часа, стыдливо помалкивал. Никаких распоряжений от генерала Эльфинстона не поступало, поэтому солдаты не решались рисковать своими жизнями без приказа, пусть даже не ради Шуджи-Шаха, а для защиты британской миссии, располагавшейся близ дворца. Разумеется, эта миссия – и хранившаяся в ее стенах казна! – не могли не заинтересовать восставших, а потому сотрудники миссии, не получив помощь, были обречены вместе со всеми домочадцами и прислугой принять смерть от кривых сабель и острых кинжалов афганских «дикарей».

Бунт вспыхнул внезапно только в английском понимании. Приходя в дикие страны в качестве «союзников» и усаживая не монарший стульчак своего ставленника, англичане понимали дело так, что местный царек – не более чем формальность, уступка туземным обычаям. Хотят дикари до поры видеть родственно-смуглую физиономию на месте бледного профиля королевы – пусть! Но все будет решать британская администрация, и никакие дикари ей, при надлежащем уровне технического оснащения британских войск, не помешают!

Англичане не поверили в возможность сколько-нибудь серьезного восстания даже тогда, когда были прямо предупреждены о его подготовке. Возможно, они думали, что дело поправится само собой, если снова начать выплачивать субсидии вождям афганских племен, однако решение о субсидиях запаздывало, а восстание продолжало зреть… Даже недвусмысленные намеки эмира Шуджи-Шаха по этому поводу показались генералу Эльфинстону оскорбительными. Генерал, как, впрочем, и все «красные мундиры», уже искренне считал Кабул своим городом, давно обжитым – чем-то вроде индийской Калькутты, – и совершенно не верил в то, что англичанам вдруг придется убираться из страны, когда уже и резиденции выстроены, и торговля с метрополией налажена. А сколько времени ушло, чтоб вышколить прислугу из дикарей!

Так что начавшийся вскоре мятеж поражал не столько кровожадностью, неслыханной даже на Востоке, сколько наивностью британцев. Преступив рамки союзнического договора, англичане искренне верили, что договорных приличий будут придерживаться туземцы – не питавшие, кстати сказать, никакого суеверного ужаса перед технологиями Европы. Подумаешь, капсюльная трубка, а не кремневый замок!

* * *

А ведь Александр Бернс предупреждал: «Не следует обманываться обстановкой в Кабуле. В каждом уголке страны муллы подстрекают к расправе с неверными». И теперь вся надежда Бернса, английского советника при Шуджи-Шахе, была только на помощь британского гарнизона, стоявшего лагерем рядом с Кабулом.