Знаю. Собака не может быть депутатом по состоянию здоровья — она больная совсем. И мэр, он её не в депутаты хочет, он ей мавзолей хочет воздвигнуть.

Мавзолей? — поразился Упырь.

Ага, — подтвердил я. — Маленький, скромный такой, двухэтажный мавзолей из гранита и чёрного мрамора. В память о друге. Собаку зовут Диоген.

Я же говорю — Эквадор сплошной, — вздохнула Катька. — А ещё Европой хотим называться.

Это тоже шутка, — сказал я.

Я поняла. Но самое страшное в том, что сегодня шутка, а завтра не шутка. Такая специфика.

Время такое. — Я тоже хотел быть умным и многозначительным.

У нас всегда время одинаковое. — Катьку было не переумничать. — Я вот вчера читала записки здешнего урядника — Кафка реально отдыхает! В тысяча девятьсот первом году местный помещик Юткачёв построил подземный ход от своего дома до реки и по этому подземному ходу ездил в карете, запряжённой собаками.

Дохлыми? — спросил я.

Почему дохлыми, живыми. Вообще этот Юткачёв прибамбахами отличался ой какими! Сказал, что возведёт башню высотой в версту, чтобы было сам Санкт-Петербург видать. Расчистил место, нанял рабочих и стал строить. Ну, на башне он и кончился — все деньги вышли.

У мэра полно денег, на мавзолей хватит, — сказал я. — К тому же я думаю, он прав.

Кто? — насторожилась Катька.

Как кто, этот... Калигула. Насчёт своего коня. Конь был бы прекрасным депутатом... то есть сенатором. И Диоген тоже бы подошёл. К тому же от собаки одни плюсы — ей и зарплату платить не надо.

Упырь рассмеялся.

Вот потому, что вы все такие нигилисты, мы так плохо и живём, — изрекла Катька.

Кто-кто? — переспросил очень тупой я. — Кто мы?

Нигилисты. То есть пофигисты. Так что я даже не хочу с вами об этом разговаривать. Мы кино смотреть будем? Ещё немного — и у меня настроение испортится совсем...

Идём, конечно, — сказал я. — Время уже...

А это что? — Упырь кивнул на игровые автоматы.

Автоматы, — объяснил я. — Только они не работают, их на праздники включают. Включат на День города, наверное.

Придём? — с надеждой спросил Упырь.

Посмотрим.

Я потёк к кинозалу. Катька и Упырь — за мной. Цок-цок-цок, я оглянулся. Правда, каблуки. Катька была в туфлях, в строгом платье и вообще красивая. Наверное, у меня лицо даже изменилось, Катька наверняка заметила, что произведённый эффект велик, так ещё подошла ко мне и взяла за руку.

Упырь болтался за спиной.

Из дверей выглянула носатая Сарапульцева, увидела нас и улыбнулась гаденько так. Сарапульцева похожа на свою фамилию, такая вся... ну, не знаю. Если бы случился мировой катаклизм, то среди выживших видов обязательно встретилась бы Сарапульцева. Она довольно крупная женщина, с объёмами, чем-то на Аню-дуру похожа и любит песни орать: «Во кузнице, во кузнице, во кузнице молодые кузнецы...»

Замуж хочет выйти. Очень. Только никто не берёт, боятся, что убьёт.

Громкая, своеехидная и наглая женщина. Я загодя припас билеты, чтобы предъявить ей на дальних подступах. Но не получилось.

Что, невесту привёл? — осведомилась наглая Сарапульцева.

Вы билеты проверяйте, — хмуро сказал я. — На вашей должности не следует разглагольствовать, а то кто-нибудь бомбу пронесёт.

Хамло, — беззлобно ответила Сарапульцева. — Я вот матери твоей расскажу, что ты тут с девочками крутишься. Лучше бы на работу устроился, мать надрывается...

Внутренний Вырвиглаз, запрятанный в дебри Никиты Слащёва, очнулся.

Сарапульцева, — сказал он, — вы злая и разнузданная женщина. Вам бы в МЧС работать.

Катька прыснула, Упырь робко улыбнулся, и мы оказались в зале. Сарапульцева ругалась вслед, ну да она вообще любит поругаться.

В зале пахло пылью и холодом. На передних сиденьях развалился Вырвиглаз со своей подружкой, больше никого. Я же говорю, всем плевать на шедевры. Мы устроились в самом центре на лучших местах и стали ждать.

Я наблюдал за потолком. Мне нравится здешний потолок, странный, волнистый, по нему будто проложены здоровенные толстые трубы, будто прямо по крыше кинотеатра проходит газопровод. Не знаю, зачем такие трубы было делать, разве что для акустики.

Катька достала телефон и играла в какую-то шариковую дребедень.

Упырь вертелся, всё его интересовало: и ошкарябанные стены, и деревянные стулья с поломанными спинками, и лампы, похожие больше всего на оживших и тут же окоченевших обратно горгулий. Когда к нам приезжали японцы, ну, договариваться насчёт опилок, они бродили по городу, ахали и всё фотографировали, всё снимали на видео. Улыбались и рубали наше мороженое по шесть рублей. Потом увидели кинотеатр и выразили желание его посетить. Мэр, сопровождавший делегацию, вызвал с утра мать, и она запустила им урезанный трёхсерийный вариант «Семнадцати мгновений весны», сохранявшийся для проверки проекторов.

Японцы тоже крутили головами и увековечивали на цифровых носителях потрескавшиеся стены и надписи на фанерных креслах, а уж похождения штандартенфюрера Штирлица их поразили просто в ил, я присутствовал на том просмотре и японцев видел. Правда, насчёт опилок договориться так и не удалось.

Так вот, Упырь тоже кинотеатром поразился. Я должен был, наверное, испытывать патриотическую гордость, но не испытывал ничего и ничуть.

Давай играть в щелбаны, — неожиданно предложила Катька.

Как это?

Ну, каждый берёт свой билет и называет цифры номера. У кого меньше всех — тому пробивают разницу. Например, если у тебя два, а у меня пять, ты получаешь три щелбана. Играем?

Мы стали играть в щелбаны совсем как детсадовцы какие. У Упыря оказался последний билет, и все щелбаны достались ему. Катька, у которой обнаружились длинные аккуратные ногти, от своей порции пробива отказалась в мою пользу, а я уж Упырёнка не жалел, всаживал в его тощий лоб тяжеловесные фофаны, причём стремился вкладывать в каждый щелчок вес всего тела. Так что к концу нашей игры у Упыря на лбу образовалась такая приятная припухлость.

Пробил последний щелбан и отвалился на спинку.

Полегчало? — зачем-то спросила Катька.

Сама предложила играть, — нашёлся я.

Да мне не больно... — отмахнулся Упырь

Послышались тяжёлые шаги, пыхтенье и ругань —

это Сарапульцева поднималась по узкой лесенке в кинопроекторную будку. Потом стало тихо, свет резко погас, и почти сразу же по экрану запрыгали кресты, звёзды, цифры и другая разная предфильмовая дребедень, а потом сразу заговорило кино.

Сначала я сидел и смотрел куда-то в сторону экрана, но не на сам экран. Я всё думал, как получилось, что мы тут все оказались вместе, и всё больше приходил к выводу, что мать моя приложила к этому руку.