Я взял ягоды, и меня осенило: вот он о чем!

— Алхимия и составляет тайну книги?

— Ты хочешь, чтобы было именно так?

— Что? Я не знаю… Мне все равно.

Я ел виноград и вспоминал Старину Рикарди, упомянувшего про формулу, при помощи которой можно получать бронзу.

— Почему не золото? — спросил я. — Алхимия вообще возможна или нет?

— Многие блестящие умы время от времени обращаются к алхимии.

— Вы хотите сказать…

— Что ты знаешь о книге, Лучано? — остановился старший повар и в упор посмотрел на меня.

Я почесал шею, чтобы выиграть пару минут, а мой мозг в это время лихорадочно работал в поисках правильного ответа. Я хотел в свою очередь спросить: «А вы что о ней знаете?» — но вместо этого сказал:

— Дож и Ландуччи хотят овладеть ею по разным причинам. Но ни тот ни другой как будто не знают, что в ней содержится. Я слышал разговоры об алхимии и об эликсире бессмертия…

Синьор Ферреро откинул голову и от души рассмеялся, продемонстрировав нижние зубы.

— Эликсир! Как они ошибаются! Что еще?

Я постарался, чтобы мой голос не дрогнул.

— Любовное зелье.

— Чушь!

Черт побери! Теперь он лжет! Я пытался сохранить бесстрастное лицо.

— Но, наставник, мне кажется, секрет любовного зелья некоторым все же известен. И я считаю, что он может быть очень полезным.

— Вот как?

От моего беспристрастия не осталось и следа, и я с жаром продолжил:

— Я рассказывал вам о Франческе. Она живет в монастыре, и я совершенно теряюсь в ее присутствии. Требуется чудо, чтобы ее завоевать.

— Боже, Лучано. Она же монахиня. Это глупо.

Мои глаза налились слезами, и я быстро заморгал.

— Пожалуйста, наставник, не смейтесь надо мной. Я терзаюсь жаждой, а она словно морская вода. Чем больше я на нее смотрю, тем больше желаю. Схожу от нее с ума. Она — светоч моей жизни.

Старший повар причмокнул и внимательно на меня посмотрел.

— Я сочувствую твоим страданиям, но ты ошибаешься. Светоч твоей жизни в тебе самом.

— Как это?

— Хватит! — пронзил он меня суровым взглядом. — Вернемся к книге. Что еще ты о ней слышал?

Я решил попытаться выяснить смысл слов, которые так много значили для Ландуччи.

— Слышал что-то о тайных Евангелиях.

— Так. Что о них?

— Ничего особенного. Только то, что Ландуччи хочет использовать их против Рима.

— Ты считаешь, что это «ничего особенного»? — Синьор Ферреро провел ладонью по волосам. — Ты в своем уме?

— Наставник, что такое Евангелие?

Он удивленно улыбнулся.

— Ну конечно, откуда тебе знать про Евангелия.

Я вздрогнул, услышав, с каким особым нажимом он произнес слово «тебе». «Откуда тебе знать…» Конечно, всем известно, что такое Евангелия. Всем, кроме глупца Лучано. Я выставил вперед подбородок, показывая, насколько возмущен, но старший повар этого, казалось, не заметил.

— Я расскажу тебе о Евангелиях, — пообещал он. — Только не повторяй услышанное всем и каждому. Могу я рассчитывать на твою скромность?

— Да. — Изворотливость долгое время была образом моей жизни. — Я умею хранить секреты.

— Договорились. Однажды ты меня спросил, почему я интересуюсь тем, что написали уже умершие люди. Когда-нибудь я научу тебя читать и ты все поймешь. А пока скажу, что некоторые из этих текстов — Евангелия, рассказы о жизни Иисуса. Ты, разумеется, знаешь, кто такой Иисус.

— Да, маэстро. Все знают, Иисус — это Бог.

— Чушь. Иисус — учитель.

Я не был силен в теологии, но это звучало как ересь.

— Разве не Бог?

Старший повар вздохнул.

— Считается, что один Бог существует в трех лицах или три Бога в одном — в зависимости от того, кому ты задашь вопрос, — закатил он глаза. — Что за сказка! Бог устроил так, чтобы пытали и убили его сына, который является им самим. И все это для того, чтобы были прощены еще не совершенные грехи. В этом нет никакого смысла. Если милосердный Бог намерен простить, почему бы просто не сделать этого? Я тебе отвечу: в такой ситуации недостаточно драматизма. Ни крови, ни патетики — преснятина. Но человеческая искупительная жертва за грехи — привлекательная идея, заимствованная из язычества. Простая и трогательная. Действовала безотказно с давних времен.

На меня сразу выплеснули слишком много информации.

— Я не понимаю, как три бога могут находиться в одном? — спросил я.

— И не поймешь. Никто не понимает. Церковь утверждает, будто это истина, которую следует принять без раздумий. Вопросы совершенно излишни.

Я почесал затылок.

— Лучано, сосредоточься. — Синьор Ферреро отделил от грозди ягоду и положил на ладонь. — Это виноградина, так? Гладкая снаружи, сочная внутри.

— Да.

Другой рукой он выудил из кармана изюмину и положил рядом с виноградом.

— А это изюм. Сморщенный и высохший. — Да.

— Как песок превращается в стекло, виноград высыхает и становится изюмом.

— Словно по волшебству.

— Нет, — предостерегающе посмотрел на меня старший повар. — Это естественный процесс. Возьми горсть песка, виноградину или Евангелие, что-нибудь добавь или отними, подвергни влиянию времени или человеческому вмешательству — и изменения неизбежны. — Он съел и виноград, и изюм и, судя по виду, остался собой доволен.

— Вы хотите сказать, что Евангелия кто-то менял? — уточнил я.

— Да. — Синьор Ферреро выковырял из зубов кусочек изюмины. — За них дрались, их копировали и переписывали переводили на другие языки и при этом допускали ошибки. Madredi Dio, я бы не удивился, если бы ими набивали мячи для игры.

Я решил, что от такой порчи они утеряли бы всякую ценность.

— В таком случае, как понять, во что верить?

— Вот именно! — поднял палец синьор Ферреро, и его глаза засверкали, как стеклянные святые. — Всегда анализируй то, во что веришь. Христиане называют Иисуса Богом, словно это новая идея, но и у язычников постоянно встречаются богочеловеки. — Он дернул подбородком, словно получил удар. — Лично я считаю, что творить богов по своему подобию — это высокомерие.

А история с матерью-девственницей? Ха! У всех языческих богов непорочные матери. Но задай себе вопрос: чем девственница лучше обычной матери, такой, как моя Роза? — Он поежился. — Словно от мужчин женщины заражаются. Обидно! Но у самого Иисуса были другие мысли. Он приблизил к себе женщин, и те тоже были среди его учеников. Бог внутри нас всех.