Строй тяжелой пехоты с каждым ударом постепенно деформировался, идеально отточенные движения позволили защитникам трона, находясь в рукопашном сражении, изменить свое построение. Ныне передний их ряд напоминал оскаленную зубьями крестьянскую борону. Нежить билась о стальную стену щитов, подобно прибою, и так же, как отлив, отползала под ударами могучих длинных мечей.

– Шаг! – проревел командир Канор. Ему вторил утробный голос рога, походящий на медвежий рев.

Гвардейцы еще раз, как один, опустили мечи и, грохоча стальными латными башмаками, выставили вперед правую ногу.

– Шаг! – последовала новая команда, и воины выставили вперед левую, подкрепляя это движение еще одним ударом меча.

Широким фронтом гвардия начала теснить назад во много раз превосходящие силы врага. Защитники Элагона, подобно стальной кованой цепи, надежно удерживали бьющееся и бурлящее море Пр?клятых. Мертвые, отступая, давили своих собратьев, а сзади, со стороны моста, все напирали и напирали свежие силы Умбрельштада…

Гвардейцы умело прикрывали друг друга и не боялись, что их обойдут с фланга. Все изменилось: теперь королевские подданные заставляли врагов отступать. Уже казалось, что появилась непосильная для врага грань, которую тот будет не в силах преодолеть, имя ей – тяжелая пехота Канора Защитника Трона, но, когда до реки и высоких обрывов оставалось не более сотни футов, вечерние сумерки прорезал крик:

– Spiritus mortis. Амо mortis![10]– Некромант попытался применить свою силу, чтобы помочь войскам.

В первые минуты ничего не случилось, и бравые гвардейцы, не переставая наносить сокрушительные удары, громко расхохотались. Но тут же поняли, что слишком рано радовались: скелеты, с которыми они сражались, начали выдыхать ядовитые испарения, от которых не защищали ни доспехи, ни глухие шлемы с забралами. Горло и легкие взрезало будто сотней иззубренных ножей, с иссушенных губ людей потекла зеленая ядовитая пена, все тело сковывали боль и бессилие. Могучие воины падали на колени, дергаясь в судорогах, они задыхались и расставались с жизнью… Десятки умирали, надышавшись ядом, сотни теряли сознание. Многие останутся на этом поле навсегда…

Цепь была прорвана, выживших гвардейцев начали понемногу теснить с боков. Гигантские мечи оставшихся в живых солдат по-прежнему рубили и рассекали на куски ржавые латы, но их усилия уже ничего не могли решить. Что можно сделать, когда ты остался почти один, когда тебя окружают павшие тела соратников и друзей. Когда они все так просто… немыслимо глупо умерли. Могучие и молодые… Будьте вы наново прокляты, некроманты!

Одного за другим, немногих стоящих на ногах гвардейцев начали сваливать на землю, подобно тому, как охотничьи собаки прыгают на медведя или волка и, намертво вцепляясь мощными клыками, заваливают хищника.

– Отступаем! – прозвучала звучная команда. Музыканты повторили ее, и из рогов начали вырываться крики раненого быка.

Сбрасывая с себя врагов, три сотни – жалкие остатки казавшихся ранее непобедимыми трех тысяч, отступали к воротам, а около десяти тысяч Пр?клятых легионеров шагали им вслед…

Хоровод свой тени

Водят на поляне.

Лес вокруг на ощупь

Руки раздирает.

От чудес опасных

Глаз не отвести.

Заковано сердечко,

Дороги не найти…

«О Томасе и эльфах». Брайан Звонкий

В ночь на 13 апреля. За 20 дней до осады Элагона.

Северо-восточные заставы напротив Конкра.

Логнир Арвест был хорошим, добросовестным солдатом и командиром. Двадцать долгих лет отдал он защите Ронстрада, больше половины жизни проливал свою кровь и убивал врагов ради благоденствия и процветания королевства. В его обязанности входило не пропускать никаких врагов из Хоэра и простиравшегося за ним Конкра, предоставлять требуемую защиту купцам, пилигримам и странникам. Но в основном он занимался подготовкой новобранцев, стараясь сделать из них настоящих воинов. Капитан обучал своих подчиненных всему, что умел сам, а в военном искусстве чего он только не знал. На это и тратил все свои силы.

Сам он вступил в королевскую армию простым рядовым еще в шестнадцать. Прослужил девять лет, и за хорошую службу его повысили до десятника, а после и до сотника. Три года тому назад сотник Арвест получил должность командира одной из шести северо-восточных застав,[11]кем, собственно, и являлся по сей день.

Темно-карие глаза всегда были готовы заметить какую-либо провинность или нерасторопность солдат, брови почти постоянно были нахмурены, а открытое светлое лицо сразу же выдавало все его чувства и мысли – ну не умел он душой кривить, не считая нужным прикидываться и плести интриги, – таким все знали сотника Арвеста. Расхлябанности и неподчинения суровый капитан солдатам не спускал, и все же, несмотря на строгость, а порой даже жестокость, – воины уважали и любили своего командира, а его авторитет на заставе был незыблем.

Логниру было тридцать шесть лет, в русой бороде и длинных вьющихся волосах уже проглядывали седые пряди, но семьи у него не было. Лишь в снах к нему порой возвращалась женщина, которую он любил очень давно. И приходили горькие воспоминания о том, как она не дождалась его, не в состоянии смириться с тем, что муж-солдат на полгода уходит на заставу. Однажды Логнир вернулся со службы и не застал ее. Дом распростер ему свои объятия, покинутый и холодный. Он бросился ее искать, но безуспешно. Потом трактирщик рассказал, что к ней часто заезжал какой-то чиновник из Гортена; он-то, судя по всему, и увез его любимую в столицу. Первое время сотник был в ярости: хотел найти и силой вернуть неверную жену, затем немного отошел. Ярость улеглась, и пришло понимание того, что он сам виноват в происшедшем.

Логнир вернулся на свою двадцать первую северо-восточную заставу и больше никогда ее не покидал. Лучшей компанией для него стали сержанты-десятники и солдаты.

Жилось ему в постоянном боевом окружении не то чтобы плохо, но в последнее время все чаще он начинал задумываться о своей жизни, о том, что его никто, как это ни прискорбно, не любит и он тоже никого не любит. Ничего тут, казалось бы, уже не поделаешь, но порой накатывала такая тоска, что ее могла сгладить только бутылка старого вина, а то и не одна. Чувствуя, что понемногу начинает спиваться, сотник злился уже по новой причине и подчас свою злость вымещал на солдатах, гоняя их, как собак, на учениях.

Так он и жил, от тренировок бойцов до редких вылазок в горы Дор-Тегли, в Чернолесье, подступающее к самым стенам, и на озера Холодной Полуночи, где стояла крайняя западная башня.