— Сочувствую. Впрочем, ты мог бы найти жилище подешевле.

— Ну да, известное дело. Но мне нужна вилла, достойная моего положения. Я же у нас знаменитость!

Комедиограф громогласно рассмеялся собственной шутке.

— Очень жаль, — осторожно заметил Продик, — что прославленный автор находится в столь плачевном состоянии.

— Мало того что меня преследуют кредиторы, так я еще, оказывается, убил человека. Разве я не могу расправиться с врагом без помощи ножа? Наши правители — лживые бездари, которые имеют наглость называть свой прогнивший режим демократией, хотя все знают, что это анархия, раздолье для мошенников, доносчиков, воров и трусов.

Продик был склонен больше верить Аспазии: Аристофан слишком много тратил на гетер.

— Меня долго не было в Афинах. Знаю только, что казнили Сократа, — решил он прибегнуть ко лжи.

— Это было подлое судилище. Уж поверь мне. Таких людей, как Сократ, больше нет. Остались одни глупцы и демагоги.

Софист окинул взглядом комнату: разбросанные в беспорядке свитки, поломанные палочки для письма на запыленном столе, огарки свечей, засохшие корки. Картину дополняла настольная модель Олимпа, изображенного в виде дома свиданий с Зевсом-громовержцем, который нашел весьма неожиданное применение своей молнии.

— А это зачем? — поинтересовался Продик со смехом.

— Не вредно все время иметь перед глазами богов, — горделиво пояснил Аристофан.

— Чтобы отличать добро от зла?

— Это краеугольный камень представлений о морали, — провозгласил комедиограф.

У подножия Олимпа замерла в игривой позе муза комедии Талия. У противоположной стены стояла лежанка, на которой Аристофан писал, когда уставал сидеть за столом; рядом стоял маленький столик с пюпитром и подставкой для письменных принадлежностей. Маленькое окошко выходило во внутренний двор, узкая лестница вела наверх, в помещения для рабов (на самом деле у сочинителя был всего один раб). Продик вгляделся в папирус, над которым, по всей видимости, работал Аристофан, но не смог разобрать ни слова.

— Очередная злобная сатира!

— Как же! Заказ.

— Ты пишешь на заказ? — не поверил Продик.

— Меня Аспазия попросила. Она придумала замечательный сюжет: женщины захватывают власть и порабощают мужчин. Что скажешь?

— А почему бы и нет? Я, кажется, знаю место, где царит гинеократия.

— Правда? — озадаченный комедиограф почесал бороду. — Жуткая клоака, должно быть.

— Ты любишь бывать там по вечерам.

На этот раз хохот Аристофана был поистине громоподобным. Софист продолжал:

— По мне, равенство полов наступит не тогда, когда женщины станут править, а когда мужчины начнут менять постель своим впавшим в детство родителям.

— Зевс-громовержец! Надеюсь, это время никогда не наступит.

Продик так и не смог разобрать почерк комедиографа. Аккуратно свернув свиток, он убрал его в чехол.

— И не стыдно тебе писать по заказу, великий насмешник?

Аристофан отобрал у гостя свиток и не глядя забросил его куда-то в угол. Теперь он казался задумчивым:

— Грядут тяжкие времена, но меня голыми руками не возьмешь. Я им не Филиппид[90]какой-нибудь. Выпьешь? — Он протянул софисту кубок. Продик отказался. — Говорят, пьянство до добра не доведет. Но это доброе хиосское вино: ни запаха, ни забытья.

Продик все же отхлебнул из кубка и удивленно прищелкнул языком:

— Надо же! Не разбавлено!

— Разбавлять вино! Что за дикарский обычай! Чем же мы разбавим свою печаль, любезный Продик, если станем разбавлять вино?

Собеседники вышли во двор, и Продик с наслаждением глотнул свежего воздуха. Увидев, что софист рухнул на скамью, Аристофан понимающе кивнул. Появился Ксант с корзиной фиников, оливок и маринованных луковиц. Перед тем как уйти, он обтер гостю и хозяину руки влажным полотенцем.

— А теперь, Продик, расскажи-ка, чем ты сейчас занимаешься.

— Я пишу о Сократе. Но об этом никому ни слова.

— Положись на меня. Я просто ходячее благоразумие.

Оба в который раз рассмеялись.

— Вы были друзьями? — внезапно спросил софист.

— Ты еще спрашиваешь?

— А ты ведь неплохо по нему прошелся в одной своей вещице.

— Это была просто шутка, — ответил Аристофан. — Друзья для того и существуют, чтоб над ними смеяться. Но в глубине души я всегда знал: это великий человек. Они не успокоились, пока не убили его. В конце концов! — Он с силой стукнул кулаком по колену. — Ну ничего, в Аиде всем найдется место. За Аид!

Собеседники сдвинули кубки и выпили, хотя упоминание Аида отнюдь не прибавило Продику хорошего настроения. При взгляде на огромные уши Аристофана ему в голову пришла абсурдная мысль о том, что преисподняя наверняка похожа на огромную глубокую воронку, до дна которой долетает каждый звук из мира живых.

По странному совпадению, комедиограф вновь за говорил о весьма интересных для Продика вещах. Он посоветовал гостю поскорее посетить «Милезию» до того, как ее закроют.

— А почем ты знаешь, что я не сделал этого до сих пор?

— Мы бы там встретились, — заявил комедиограф, — я ни одного вечера не пропускаю.

— Стало быть, ты сможешь порекомендовать мне гетеру.

Польщенный Аристофан обнажил в ухмылке ярко-красные, как у молодого жеребца, десны.

— Разумеется, Необулу! Она хоть и постарше остальных, но равных ей нет, можешь мне поверить.

— Теперь припоминаю: я о ней где-то слышал. У нее еще есть подруга, которая разливает вино, как же ее?..

— Эвтила? Едва ли она хорошо отзывалась о Необуле.

— Не слишком, по правде говоря.

— Они не ладят. На самом деле Необула ни с кем не ладит. Ей все завидуют. Она зарабатывает больше всех, потому что умеет больше других.

— Значит, у нее нет подруг? А как же Хлаис?

— Разве что Аспазия — Необула приносит ей много денег. Хотя едва ли они питают друг к другу особую нежность. Забавное это место, «Милезия»; всеобщая ненависть, соперничество, склоки. Отличная тема для комедии, не находишь? А что происходит потом, когда довольные мужья возвращаются к своим разгневанным женам? Такая пьеса определенно имела бы успех. Но у меня обязательства перед Аспазией.

Продик хотел было что-то спросить, но тут во дворике появился перепуганный Ксант с криком:

— Господин, идут!