Диодор ушел вскоре после Аристофана. Филипп помог ему открыть дверь. Гость был, по обыкновению, спокоен и немного рассеян. После его ухода привратник начал будить Антемиона: пора было закрывать дом свиданий; мальчишка, как обычно, с трудом продрал глаза. Впрочем, и крепкий сон, и опьянение можно было симулировать. Огрызнувшись на привратника, Антемион с трудом поднялся на ноги и, покачиваясь, вышел на улицу. Тогда Филипп отправился будить Анита и нашел его мертвым. Он тут же бросился за стражей. Светало.

Восстановив события, Продик набросал схему «Милезии» и заново составил план расследования. После недолгих раздумий он вычеркнул из списка подозреваемых Необулу и Кинезия. Теперь этот список выглядел так:

ТРИ ГИПОТЕЗЫ: Аристофан. Диодор. Антемион.

С другой стороны, между убийством Анита и смертью Сократа должна была существовать некая связь. Они были непримиримыми политическими противниками. Анит защищал государство; Сократ прослыл бунтовщиком. Философ отвергал саму идею народного представительства, которую защищал Анит; он не принимал ни ассамблей, ни голосований, ни выборных судей. Сократ мечтал о появлении особой касты политиков, которые станут править, прислушиваясь не к толпе, а философам и мудрецам. Для возрожденной демократии такие идеи и вправду были очень опасны.

В Афинах у Сократа нашлись бы не только единомышленники, но и верные друзья — среди них, скорее всего, и следовало искать убийцу. Таинственный злодей медленно выходил из тени, обретая облик, характер и судьбу.

Анит был одним из столпов новой демократии, построенной на костях таких, как Сократ. По словам свидетелей, Анит не враждовал открыто ни с Диодором, ни с Аристофаном; но политическое противостояние порой бывает не менее острым, чем личная ненависть; возможно, кто-то хотел помешать Аниту сделаться стратегом или навредить всей коллегии. Самый очевидный мотив был у Антемиона, который вполне мог притвориться пьяным, чтобы отвести от себя подозрения в отцеубийстве.

Продик понятия не имел, что думают Аристофан и Диодор о демократии. Об их образе мысли, убеждениях и отношении к Сократу стоило узнать побольше. Нельзя было сбрасывать со счетов и многочисленные долги Аристофана.

Расспрашивать подозреваемых следовало с большой осторожностью, дабы не спугнуть их раньше времени. Чтобы вызвать обоих на откровенность, пришлось бы прикинуться другом Сократа. Чужеземное происхождение могло сыграть на руку Продику: никто не заподозрил бы в нем лазутчика правителей. Главные надежды софист связывал с Аристофаном: в конце концов, они давно знали и уважали друг друга.

Ни один правитель не сумел бы заткнуть ему рот. Его диатрибы, словно стая злобных оводов, жалили демократов, тиранов, полководцев. А он оставался цел и невредим, этот исполин, которого все, скорее, боялись, чем любили. Народ повторял злобные шутки Аристофана из уст в уста, а он сохранял жизнь и свободу, благодаря то ли подлинной демократии, то ли лицемерным властям, желавшим показать, что в Афинах никого не преследуют за инакомыслие.

Любой афинянин больше всего на свете боялся попасть на зубок комедиографу. Хотя, с другой стороны, стать персонажем комедии было даже лестно: попасть в пьесу означало войти в историю. На Олимпе дураков, привыкших гоняться за легкой славой, комедиограф был верховным божеством.

Продик всегда считал Аристофана и Сократа друзьями и не мог понять, зачем комедиографу понадобилось высмеивать философа в давнишней пьесе «Облака». Публика попадала от хохота, когда на сцене появился сам Аристофан, мастерски загримированный под Сократа: с уродливым длинным носом, всклокоченной бородой и безумным взглядом. Он раскачивался в огромной корзине, подвешенной к потолку. Многие утверждали, что в тот день Сократ, сидевший среди зрителей, единственный раз в жизни смеялся. Продик тоже получил свое; один из персонажей комедии говорил: «Из всех небесных философов мы станем слушать только Продика».

И все же Аристофан любил Сократа и никогда этого не скрывал.

Аристофан снимал виллу на Пнисском холме, в дубовой роще. Эта вилла всегда считалась одной из самых роскошных в Афинах. Однако теперь, к немалому удивлению софиста, у нее не оказалось двери. Ее заменяла пара наскоро сбитых досок. Продик не решился стучать, побоявшись разрушить хрупкую конструкцию.

— Аристофан! — закричал он во весь голос.

Комедиограф в отчаянии бился головой о заваленный свитками стол. Шли часы, дни, недели, а его положение оставалось совершенно безнадежным. Аристофан послал своего раба Ксанта узнать, кто пришел. Ксант высунул нос на улицу и тут же возвратился, сообщив хозяину, что пожаловал какой-то незнакомец — на вид вполне безобидный. Аристофан пошел открывать, прихватив на всякий случай тяжелую палку.

Жалкая дверь распахнулась, и перед Продиком возник растрепанный седой гигант с тяжелой палкой наперевес. Из-под косматых бровей мрачно смотрели налитые кровью глаза. Свирепый вид хозяина виллы никак не обещал радушного приема.

— Продик, наш славный софист! — воскликнул Аристофан, стремительно меняясь в лице. Приятели крепко обнялись. Продик слегка поморщился, почуяв исходящий от хозяина винный дух. — Что привело тебя сюда? Ты у нас с официальным визитом? Сколько же лет мы не виделись! А что с твоими волосами? Тоже в белый цвет перекрасился?

Приятели дружно расхохотались. Аристофан смеялся громко и не слишком благопристойно, но весьма заразительно. Он дружески хлопнул Продика по плечу, и софисту показалось, что его старые кости вот-вот превратятся в пыль.

— Я слышал, ты написал замечательную книжку, правда, не знаю, ни о чем она, ни как называется, — сообщил Аристофан. — Я ее, конечно, не читал, ты у нас пишешь слишком уж мудрено и непонятно. Не то что я — мои комедии любой недоумок поймет.

— Надеюсь, я не помешал тебе работать, — вежливо произнес гость.

Раб помог Продику разуться. У слуги было тонкое печальное лицо и глаза умной собаки. Несмотря на чудовищный беспорядок, жилище Аристофана показалось софисту довольно уютным. Изукрашенной фресками передней хозяин провел гостя через внутренний двор, в полупустые покои, где из-за спешной распродажи имущества почти не осталось мебели.

— Помешал работать? Ты оборвал меня, можно сказать, на середине фразы. Впрочем, это пустяки; я начал комедию два месяца назад и все не могу закончить. Жду, что музы нашепчут мне на ушко какую-нибудь скабрезность.

Повсюду валялись испещренные помарками свитки. Аристофан давно научился передвигаться по бумажному морю, не наступая на ценные рукописи. Спертый воздух, скудная обстановка, мохнатая пыль, паутина по углам… Знаки, которые софист мог прочесть без всякого труда, расшифровать ничего не стоило. Здесь жил совсем пропащий человек.

— Хозяин дома собирается вышвырнуть меня на улицу, — признался Аристофан. — Вся мебель принадлежит ему. Я не платил уже несколько месяцев, и ему надоело просить по-хорошему. Я ведь тебя чуть не прибил, думал, что ты один из его молодчиков. Кстати, мне еще ни разу не приходилось драться с софистами. Представляешь, этот болван взял привычку являться по ночам, чтобы изводить меня. Он уже сломал дверь, засыпал колодец, а теперь начал разбирать крышу. Чтобы выгнать меня, несчастный дурак готов разрушить собственный дом!