— Так и представлять? — удивляется Кириллов.

— Так и представлять — киваю я.

— Ну хорошо — соглашается ведущий, поворачивается к редактору — Ты знаешь, что сегодня будут космонавты?

— Еще бы — отвечает Элла — С утра ребята из конторы проверили все камеры и опечатали студию.

— Героев надо беречь! — пафосно говорит Кириллов своим торжественным дикторским голосом, доедает бутерброды, допивает кофе. Уходит. А Элла просит меня прочитать стих, который я собираюсь представить в студии. Начинаю читать, на нас все оборачиваются.

— Да… Это сильно. Не зря мы тебя позвали.

Прихлебывая кофе, я тем временем рассматриваю окружающих. Мужчины очень обыкновенные. Все одинаковые, в костюмах, при галстуках. Некоторые с медалями. Женщины делятся на две группы. Те, которые держатся свободно, смеются, курят, явно работают на телевидении. Другие, в модных прическах с начесом, покрытым лаком — приглашенные. В основном работницы разных предприятий. Их можно опознать по рабочим рукам без маникюра.

В буфете я также замечаю несколько молодых мужчин в серых костюмах и черных до блеска начищенных ботинках. Они осматривают каждого входящего и выходящего. Ясно. Эти из Комитета госбезопасности.

Элла двумя глотками допивает кофе, достает из пачки картонный номерок.

— Будешь сидеть за пятым столиком.

— Как все будет проходить? — я смотрю на часы, подходит время съемок.

— Ты видел когда-нибудь «Огонек»?

— Конечно.

— Все смотрят на тех, кто выступает на сцене. Ведущий иногда подходит к столикам, за которыми сидят всякие знаменитости, и задает им вопросы. Все заранее оговаривается — и вопрос, и ответ. Кирилов подойдет к тебе, представит и ты прочитаешь свой стих. На сцену подниматься не надо. А так… Сиди, смейся, когда смешно, и аплодируй, когда аплодируют. И все. Да, на столиках будут стоять, фрукты, кофе и лимонад. Фрукты лучше не есть.

— А почему? — удивился я — Они восковые?

— Сегодня натуральные. Но когда надкусываешь яблоко, то широко раскрываешь рот. Это некрасиво. На монтаже потом такое вряд ли оставят. Ты лучше не рискуй.

— Не буду — пообещал я.

— Мне пора — Элла посмотрела на часы — Ты подожди здесь. Вас вызовут. И ты пойдешь в первую студию.

Я остался, а редактор ушла. Вставать за новой порцией кофе нет смысла — как только кто-то вставал из-за столика, его место тут же занимали. Допив напиток, я погрузился в свою память. Надо закончить "аудит" Союза. Про внешнюю политику все ясно, что с внутренней тоже понятно — заговор Брежнева и «комсомольцев» зреет, времени определяться «с кем вы мастера культуры» — остается все меньше.

Экономика. Вот с ней у Союза конкретные проблемы. Весь распад страны был связан большей частью с экономическими проблемами.

Со всем можно справиться. И с прогнившей элитой и с бунтующими окраинами. А вот плановое хозяйство — это те рельсы, с которых просто так не свернешь. И ведут они в пропасть.

Классическая, сталинская модель социалистической экономики уже не работает. Она годилась для индустриализации, подготовки к войне и для послевоенного восстановления. Но больше не объявить мобилизацию кадров и ресурсов (деревня вычерпана до дна), исчез страх, и возникли задачи посложнее, чем «даешь больше чугуна и стали!». А приказ «больше хороших товаров!» советская экономика не в состоянии выполнить — она их не отличает от плохих. Конкуренции то нет!

В 65-м году на мартовском пленуме ЦК колхозам и совхозам спишут долги, повысят закупочные цены, а цены на технику снизят. Иначе увеличения продовольствия не добиться: сельскому хозяйству нужна хоть какая-то заинтересованность. Признают дефицит «товаров народного потребления» — одежды, обуви, мебели и прочего. Тоже пообещают выпускать побольше.

В том же году на сентябрьском пленуме премьер Косыгин объявит о переводе промышленности на «хозяйственный расчет»: заводы, оставаясь госпредприятиями, вроде бы сдаются в аренду и дальше живут на самофинансировании. Главный показатель работы — не выпущенная продукция (как прежде), а проданная. Дирекция вправе расходовать часть прибыли на премии. Но план при этом не отменяется.

Перейти от «государственного капитализма» к «коллективному» не удастся. При монопольном положении Госплана, Госснаба и Госкомцен не возникают конкуренция, рынок и равновесие спроса и предложения. Экономическая логика, может, и заставила бы сделать следующие шаги. Например, запустить какие-нибудь социалистические биржи для внеплановой продукции.

Но впереди маячили политические риски: появление «как бы хозяина» ставило вопрос о собственности. Уже на первом этапе реформы деятельность предприятий должен был оценивать потребитель, а не министерство и ЦК, которые назначали директора. Но как тогда вообще быть с партийным руководством? Зачем оно тогда нужно? Сказывалась и личная ревность Брежнева: реформа сделала бы премьера — регулятора экономики — самым влиятельным лицом в стране. Окончательно «окно возможностей» захлопнется в 1968 году — события в Чехословакии покажут Кремлю, к чему ведет «обновление социализма». Люди выходят на улицы и требуют к экономическим свобод политических.

Тем не менее, это требование свобод в Китае на площади Тяньаньмэнь удалось подавить. По сути капиталистическая экономика со свободным предпринимательством может сосуществовать с диктатом Партии. В Поднебесной смогла. Но раз смогли китайцы, сможем и мы. Решено! Мягким реформам Косыгина-Либермана быть.

СЛОВО в голове вдруг взвыло. Я очнулся и обнаружил в кафе нового персонажа.

Точнее старого. Старший лейтенант КГБ Андрей Литвинов. Беседует о чем-то с коротко стриженными парнями, замечает меня. Я встаю, подхожу.

— Поэт-метеорит? — усмехается Литвинов — Пойдем, поговорим.

Мы выходим в коридор, мимо бегают запаренные сотрудники телестудии. Литвинов молчит, мнется. Лицо его нахмурилось, по широкому лбу пролегли складки.

— Сегодня здесь? — начинаю разговор я.

— Да, на Маяк других бросили.

— Что-то случилось? — нейтрально спрашиваю.

— Не имел я права твой протокол допроса из милиции забирать — вздыхает лейтенант — Теперь у меня проблемы по службе.

— Ясно…

Литвинов мне нравится. Открытый, целеустремленный. Надо ему помочь.

— Дело вот в чем — осторожно начинаю я — Твои проблемы из-за меня и я хочу помочь.

— Мезенцев? — прямо спрашивает меня лейтенант.

— Откуда знаешь? Ах, да «глубокое бурение» — я улыбаюсь, Литвинов тоже — Давай, я попрошу генерала — он все уладит с твоим начальством.

— Пусть он меня из 7-ки к себе заберет — решается лейтенант — Даю слово, не пожалеете!

— Лады, договорились. На днях с ним встречусь и поговорю.

Литвинов крепко жмет мне руку, уходит. И тут же объявляют: