Каи пригласила меня поужинать. Позже я развернул у нее на полу свой спальный мешок. Она уже давно спала, а я лежал с открытыми глазами в соседней комнате, прислушиваясь к ее спокойному дыханию. Я много месяцев убеждал себя, что для меня ничего не значит отсутствие в моей жизни интимности, близких отношений с людьми, но наслаждение от общества этой женщины – звон ее смеха, невинное касание рук – обнажили мой самообман, породив ощущение пустоты и боли.

Петербург находится на острове, Палец Дьявола – на большой земле, поднимаясь над мерзлым высокогорьем, известным как Ледяной купол Стикина. Огромный, похожий на лабиринт, ледяной купол укрывает хребет Барьерного массива, словно панцирь, от которого под тяжестью столетий сползают вниз, к морю, длинные голубые языки бесчисленных ледников. Чтобы достичь подножия горы, мне надо было отыскать путь через двадцать пять миль морской воды, а затем пройти на лыжах тридцать миль вверх по одному из этих ледников – Байрду, ледяной ложбине, на которую, я был уверен, уже много лет не ступала нога человека.

Компания лесников подвезла меня к устью Залива Томаса, где я был высажен на галечный берег. Широкая, испещренная валунами оконечность ледника была видна в миле от воды. Через полчаса я вскарабкался на его замерзшее рыло, и начал долгое путешествие к Пальцу. Лед был чист от снега и покрыт черной коркой, хрустевшей под стальными зубьями кошек.

Через три-четыре мили я добрался до границы снега и сменил кошки на лыжи. Это облегчило мой тяжелый рюкзак на пятнадцать фунтов и позволило двигаться быстрее. Но под снегом скрывались опасные трещины.

В Сиэтле, готовясь к опасностям, я зашел в скобяную лавку и приобрел пару прочных алюминиевых стержней для штор, длиной десять футов каждый. Я связал их крест-накрест и пристегнул к верхнему клапану рюкзака, чтобы стержни располагались горизонтально. Медленно ковыляя вверх по леднику, сгибаясь под тяжестью груза и неся на себе смехотворный металлический крест, я чувствовал себя нелепой пародией на страстотерпца. Но стоит мне провалиться сквозь снежный покров в скрытую трещину, – мне очень хотелось верить – растопыренная связка зацепится за края и удержит меня от падения в ледяные глубины Байрда.

Два дня я медленно карабкался вверх по ледяной долине. Погода была хорошей, путь понятным и без серьезных препятствий. Однако, поскольку я был один, даже рутина казалась исполненной смысла. Лед казался еще холоднее и более загадочным, бесплотная голубизна неба – чище. Безымянные пики, нависающие над ледником, были выше, красивей и неизмеримо страшней, чем в обществе другого человека. И мои эмоции тоже обострились: духовные подъемы возносили до небес, а периоды отчаяния были глубже и темнее. Для хладнокровного молодого человека, опьяненного развертывающейся драмой, все это несло неизъяснимое наслаждение.

Через три дня после выхода из Петербурга, я достиг подножия Ледяного купола Стикина, где длинный рукав Байрда сливался с основным ледником. Здесь лед резко переливался через край высокого плато и стекал к морю между двумя горами фантастическим нагромождением осколков. Я глядел на это месиво с расстояния в милю, и в первый раз с тех пор, как покинул Колорадо, ощутил настоящий страх.

Ледопад был испещрен трещинами и нагромождениями сераков. Издалека это походило на жуткое крушение поезда – множество призрачных белых вагонов сошли с рельсов на краю купола, и безвольно рушились вниз по склону. Чем ближе я подходил, тем меньше меня радовало это зрелище. Десятифутовые стержни от занавесок вряд ли могли помочь в трещинах шириной в сорок и глубиной в сотни и сотни футов. Прежде, чем я проложил маршрут через ледопад, поднялся ветер, и снег повалил из туч, жаля мое лицо и уменьшив видимость почти до нуля.

Большую часть дня я ощупью продирался сквозь лабиринт, бредя по собственным следам от одного тупика к другому. Иногда я думал, что отыскал выход, но лишь для того, чтобы вновь упереться в темно-синюю стену или оказаться на вершине ледяного столба. Бодрости моих усилий способствовали звуки, исходящие из-под моих ног. Мадригал хрустов и скрипов – так трещит большая еловая ветка перед тем, как сломаться – служил напоминанием, что лед двигается, а сераки имеют дурную привычку рушиться.

Я ступал по снежному мостику над провалом настолько глубоким, что даже не мог разглядеть дна. Немного позже на другом мостике я провалился по пояс. Стержни спасли меня от стофутовой трещины, но когда я выбрался, то согнулся пополам, сотрясаемый сухой рвотой, думая о том, что мог бы сейчас лежать на дне, ожидая смерти и понимая, что никто не узнает, где и как я встретил последний час.

Уже почти опустилась ночь, когда я перебрался с верхушки серака на голое, продуваемое ветрами ледниковое плато. В шоке, промерзший до костей, я отъехал на лыжах подальше от громыхания ледопада, поставил палатку, заполз в спальный мешок и, дрожа, забылся неровным сном.

Я рассчитывал провести на Ледяном куполе Стикина от трех недель до месяца. Будучи не в восторге от перспективы тащить четырехнедельный запас провизии, зимнего лагерного и горного снаряжения по всему Байрду на своей хребте, я заплатил частному пилоту в Петербурге 150 долларов – остатки моих денег – за доставку шести коробок с припасами, когда я достигну подножия Пальца. На его карте я указал, где собираюсь ждать его, и попросил дать мне три дня, чтобы добраться. Он обещал прилететь и сбросить груз, как только позволит погода.

Шестого мая я установил базовый лагерь на ледяном куполе к северо-востоку от Пальца и стал ждять самолета. Еще четыре дня шел снег, и погода была нелетной. Слишком испуганный трещинами, чтобы удаляться от лагеря, я проводил почти все время, лежа в палатке – потолок был слишком низким, чтобы я мог сесть – и борясь с сомнениями.

Дни проходили, и во мне росло беспокойство. Не было ни передатчика, ни других средств связи с внешним миром. Прошло много лет с тех пор, как кто-либо посетил эту часть ледяного купола, и, вполне вероятно, еще больше пройдет прежде, чем сюда доберутся вновь. У меня почти кончилось топливо для горелки, и оставался последний кусочек сыра, одна упаковка лапши и полпачки подушечек из какао. Это, рассуждал я, поможет мне продержаться еще три или четыре дня, но что делать дальше? Путь на лыжах вниз по Байрду до Залива Томаса займет лишь два дня, но может пройти не меньше недели, прежде чем там появятся случайные рыбаки (до лагеря лесников, с которыми я приехал, надо было преодолеть пятнадцать миль непроходимого обрывистого берега, для чего требовалась лодка).

Когда я отправился спать вечером десятого мая, все еще шел снег и дул шквальный ветер. Через несколько часов до меня долетело еле слышное жужжание, чуть громче комариного. Я расстегнул дверцу палатки. Облака сильно поредели, но самолета видно не было. Жужжание вернулось, на этот раз – более настойчивое. Затем я его увидел: крошечная красно-белая крапинка высоко в небе направлялось с запада в мою сторону.

Через несколько минут самолет пролетел прямо над головой. Пилоту, однако, не хватало опыта полетов среди ледников, и он сильно ошибся, оценивая масштаб местности. Опасаясь спуститься слишком низко и быть пригвожденным неожиданной турбулентностью, он оставался не менее чем в тысяче футов надо мной, уверенный, что белая равнина находится прямо под фюзеляжем, и не замечая моей палатки в слабом вечернем свете. Мои крики и размахивания руками были бесполезны – с его высоты, меня нельзя было отличить от груды камней. Еще час он безуспешно кружил над ледяным куполом. К чести пилота, он понимал тяжесть моего положения и не сдавался. В отчаянии, я привязал спальный мешок к концу одного из стержней и размахивал им со всей силой, на которую был способен. Самолет резко снизился и стал приближаться.