Знакомые ворота из черных прутьев усиленно охранялись шестью стражниками в полном боевом снаряжении. Омид спрыгнул с коня и тут же оказался в кольце направленных в грудь копий.

– Я гость вашего господина – Сулеймана ибн Яхья, – спокойно сказал Омид по-арабски.

Язык Корана, который стремился знать любой уважающий себя мусульманин, как нельзя лучше подходил для общения между амирджандарами разных национальностей, но одной веры. Копья опустились. Их командир недоверчиво посмотрел на странного посетителя в поношенной одежде и с розой в руке.

– Жди!

Охранник повернулся и крикнул что-то на непонятном языке. Послышался топот ног по ступенькам, калитка раскрылась, и на улицу вышел уже знакомый Омиду скуластый начальник стражи по имени Азат. На этот раз Азат встретил его приветливо.

– Проходи, брат, хозяин ждет тебя, – с широкой улыбкой сказал начальник стражи. – Он очень озабочен тем, что мы разминулись. Только извини, я должен проверить твою одежду: с оружием входить запрещено.

– У меня нет оружия, – так же спокойно ответил Омид. Это была неправда: он сам был оружием, его руки и ноги были оружием, и голова, и зубы, да и еще кое-что…

В вестибюле дворца Омид расставил руки и Азат тщательно проверил места, где обычно прячут оружие: пояс, спину между лопатками, голени… Оружия он действительно не нашел.

– Иди за мной, брат! – сказал по-арабски начальник стражи. По широкой белокаменной лестнице они поднялись на второй этаж. На площадках стояли по двое гвардейцев, вскинув на плечи готовые к удару сабли. Азат открыл полированную дверь. В просторном зале за большим дубовым столом, в шелковом, расшитом золотыми узорами халате, сидел крепкий мужчина с бритой головой. За ним стояли два гвардейца с обнаженными саблями на плечах.

При виде гостя Сулейман ибн Яхья встал и изобразил подобие улыбки.

– Рад приветствовать верного слугу моего друга и брата Рукн ад-дин Хуршаха! Очень жаль, что мои люди не смогли вас найти! Виновные будут строго наказаны!

– Тот, кто меня послал, обязал говорить без посторонних ушей! – заявил Омид, подходя к столу.

Поколебавшись, военачальник сказал что-то на тюркском наречии, и стражники сделали несколько шагов назад. Шаги были большими – они знали: если услышать то, чего слышать нельзя, то можно лишиться головы… Азат тоже отступил.

– Теперь они не услышат, если ты будешь говорить тихо, – Сулейман наклонился вперед, перегнувшись через стол, чтобы сократить расстояние. Он не боялся одинокого и безоружного визитера: как бы ни были страшны ассасины, но он тоже опытный воин, и сумеет отразить первый удар, а вооруженные гвардейцы всего в одном прыжке…

Но гость не собирался нападать – он только протянул главному амирджандару розу, стебель которой был завернут в кусок белой ткани. Сулейман ибн Яхья по инерции взял ее, и непонимающим взглядом уставился на красный бутон, словно пытаясь что-то сообразить. Сознание еще не утратило опиумной вязкости. Красная роза и белая ткань – это был явно какой-то знак, но что он значил, Сулейман ибн Яхья никак не мог вспомнить. Тем временем, Омид отработанным движением вынул из шва в рукаве рубахи иглу дикобраза с каплей яда гюрзы внутри и спокойно, как он делал все, воткнул ее в сонную артерию предателя. Никто, даже сам Сулейман, не поняли, что произошло. Только когда командир гвардии упал на стол и сполз на пол, стражники опомнились и, рыча от ярости, с трех сторон бросились на убийцу своего господина…

Но Омид, неуловимым движением, будто танцуя, выскочил из замыкаемого кольца, две острые сабли рассекли воздух, а клинок Азата по локоть отрубил руку одного из телохранителей. Фонтан крови с головы до ног облил начальника стражи, сжимающая саблю рука отлетела в сторону, и, вращаясь, заскользила по мраморному полу, ее бывший обладатель истошно закричал и, потеряв сознание, повалился под ноги своему товарищу, который ненадолго пережил его: Омид ударом ребра ладони сломал ему шею и, подхватив выпадающую из рук саблю, повернулся к перепачканному чужой кровью Азату. Клинки скрестились, и начальник стражи убедился, что зря отрицал способности ассасинов к открытому бою: хитрым приемом Омид обезоружил тюрка и тут же отрубил ему голову.

В дверь, один за другим, вбегали все новые, и новые амирджандары… Рафик Омид подхватил вторую саблю и двинулся им навстречу. Клинки в его руках крутились, как два сверкающих, разбрасывающих красные брызги колеса, оружие нападающих вылетало из сильных рук и звонко ударялось о стены, следом летели руки, ноги и головы… Такую мясорубку устраивали римским легионам в Британии боевые колесницы друидов, к бешено вращающимся колесам которых были прикреплены лезвия мечей… Война пришла в кабинет главного амирджандара – он был залит кровью и завален трупами, Омид грамотно занял позицию у двери, не давая вбегающим гвардейцам развернуться, и не выказывая ни малейших признаков усталости, убивал их одного за другим. Неизвестно, чем бы все кончилось, но внезапно сзади резко щелкнула арбалетная тетива и короткая тяжелая стрела пробила мускулистое тело ассасина насквозь, так что оперение торчало в спине, а окровавленное острие выглядывало из груди. Омид упал ничком и тут же сабли амирджандаров порубили его на куски.

В дверях примыкающей к кабинету спальни показался Мустафа с арбалетом в опущенной руке. Бросив оружие, неловко переступая через трупы и оскальзываясь на мокром красном мраморе, он подошел к телу Сулеймана ибн Яхья, опустился перед ним на колени, выдернул из шеи и отбросил в сторону иглу дикобраза, закрыл выпученные глаза и поцеловал своего повелителя в начавший холодеть лоб.

– Прости мою старость, господин, прости мои слабые руки, я никак не мог натянуть арбалет, – прошептал он.

Потом с трудом поднялся, посмотрел на розу в белом лоскуте и даже хотел ее взять, но вовремя отдернул руку. Роза могла быть отравлена. Потому что это не просто цветок, а знак мести ассасинов. И лучше ее не трогать и не нюхать…

Когда-то крепость Аламут считалась неприступной. Она находилась на поросшей лесом одноименной горе высотой в триста пятьдесят локтей[24], из которой, как указательный палец, еще на пятьдесят локтей торчал отвесный скальный утес. Его-то и венчал мрачный замок, высокие стены которого обрывались прямо в пропасть. В массивной крепостной стене был только один вход, и только одна дорога вела к небольшой площадке перед массивными дубовыми воротами. На дороге было устроено множество ловушек: падающие камни, перекрывающие дорогу решетки, обрушивающиеся мосты… Но, на самом деле, неприступных крепостей в мире нет, они неприступны лишь до тех пор, пока не появляется завоеватель, добавивший имя очередной твердыни к списку своих побед. Монгольский правитель Хулагу, овеянный славой своего деда Чингиз-хана, был как раз таким завоевателем.

Когда Парвиз вернулся к Аламуту, он замер от ужаса: словно ощетинившаяся колючками-пиками змея, вражеское войско двигалось вверх по спиральной дороге, будто сжимая смертельные кольца, наброшенные на последний оплот ассасинов. Парвиз не знал, что крепость Меймундиз – резиденция великого магистра Рукн ад-дина Хуршаха – тоже находится в осаде, но догадался об этом по обилию желтолицых узкоглазых воинов в окрестностях. Их было много тысяч, они разбили лагеря по всей округе, поставили свои юрты, жгли между ними костры, готовили пищу, тренировались быстро сворачивать шеренги в колонны, устраивали учебные бои на узких скальных карнизах, стреляли из луков в установленные на горных склонах мишени, учились карабкаться на скалы по приставным лестницам… Кузнечных и столярных дел мастера сужали колеи колес стенобитных машин и катапульт, чтобы они могли пройти по узкой горной дороге… Словом, войско готовилось в любой момент пойти на штурм.