Сельская местность, которую несколько портила фабричная труба чуть поодаль, у реки Севры, прекрасно смотрелась вместе с руинами замка. Огромное некогда строение заключало внутри пояса укреплений, все еще отмеченного развалинами башен, целое поле, превращенное теперь в огород. Голубоватые капустные грядки, хилая морковь, чахлая репа тянулись вдоль этой большой окружности, там, где некогда бряцали мечами рыцари, где в курениях ладана, под пение псалмов двигались торжественные процессии.

В стороне стояла хижина, здесь жили вконец одичавшие крестьянки, которые не понимали, что им говорят, и оживлялись лишь при виде монеты — они выхватывали ее из рук, после чего протягивали ключи.

Потом можно было часами прогуливаться по развалинам, бродить среди каменных обломков, мечтать, покуривая в свое удовольствие. К сожалению, к некоторым частям замка нельзя было подобраться. Со стороны Тиффожа его окружал обширный ров, на дне которого росли мощные деревья. Перебраться на другую сторону, к крытому входу, куда не вел теперь подъемный мост, можно было лишь по ветвям.

Однако легко доступна была другая сторона, подступавшая к Севре. Здесь уцелели крылья замка, увитые плющом и гордовиной с белыми кистями. Ноздреватые, сухие, словно из пемзы, стены башни, посеребренные лишайником и позолоченные мхом, неплохо сохранились вплоть до самых зубцов, постепенно осыпавшихся на ночном ветру.

Внутри замка под крутыми сводами, напоминавшими дно лодок, одна за другой следовали печальные, холодные, с гранитными стенами залы. Винтовые лестницы вели вверх и вниз, в похожие друг на друга комнаты, соединенные темными проходами с выдолбленными клетушками неизвестного назначения и глубокими нишами.

Эти проходы, такие узкие, что двоим не разойтись, отлого спускались вниз, разветвлялись и приводили в настоящие темницы, стены которых при свете фонарей отливали стальным блеском, словно усеянные кристалликами сахара. И в верхних камерах, и в подвальных темницах нога то и дело натыкалась на груды затвердевшей земли, где посередине или сбоку зияли отверстия «каменных мешков» или колодцев.

По верху одной из башен, той, что высилась слева от входа, проходила галерея с расписанным потолком, она шла по кругу, как скамья, выдолбленная в скале. Оттуда вооруженные защитники крепости через широкие, причудливо прорезанные внизу, под их ногами, бойницы стреляли в осаждавших. Слова, даже произнесенные шепотом, отражались от стен и разносились по всей галерее.

В целом замок скорее походил на крепость, рассчитанную на длительную осаду, а его внутреннее строение, бывшее теперь на виду, наводило на мысль о застенке, в сырости которого человеческая плоть должна была истлевать за несколько месяцев. Выбравшись на свежий воздух, в огород, испытываешь радость и облегчение, но тревога снова берет в тиски, если, пересекая капустные грядки, выходишь к расположенным в стороне развалинам замковой часовни и через подвальную дверь спускаешься в склеп.

Часовню относили к одиннадцатому веку. Маленькая, приземистая, она устремляла вверх свои массивные колонны с высеченными на капителях ромбами и епископскими жезлами. Сохранился каменный алтарь. Тонкие полоски тусклого света, пробиваясь через отверстия, едва освещали темные стены и угольную черноту земли с зияющими в ней дырами, которые вели не то в темницу, не то в колодец.

Вечером после ужина Дюрталь нередко забирался на косогор и шел вдоль потрескавшихся, полуразвалившихся стен. Светлыми ночами во мглу погружалась лишь часть замка, другая же, серебристо-голубая, словно освещенная ртутными лампами, как бы выступала вперед, нависая над Севрой, в водах которой переливались, подобно рыбам, блики лунного света.

Обычно стояла гробовая тишина. После девяти не услышишь даже лая собак. Дюрталь возвращался в убогую комнатенку на постоялом дворе, где старуха в черном чепце, какие носили в Средние века, поджидала его при свете свечей, чтобы запереть за ним дверь на засов.

«Все это, — думал Дюрталь, — как бы скелет мертвого замка. Теперь, чтобы его оживить, надо нарастить на этих каменных костях пышную плоть.

Документы красноречиво свидетельствуют: каменный каркас покрывали великолепные одеяния, и, помещая Жиля в привычную обстановку, следует держать в уме всю роскошь внутреннего убранства замка в пятнадцатом веке».

Нужно было обшить стены ирландским деревом или покрыть их искусно вытканными коврами из золотистой аррасской нити, столь редкими в ту пору, выстелить черный гранит пола зелеными и желтыми изразцами или белыми и черными плитками, расписать своды, украсить их по лазурному фону золотыми звездами или арбалетами и поместить тут же герб маршала — желтый крест на сверкающем золотом щите.

Сами собой наполнялись мебелью покои Жиля и его друзей: величественные кресла с высокими готическими спинками, скамьи и стулья, у стен — массивные серванты из резного дерева, украшенные сценами Благовещенья и поклонения волхвов; под сенью их коричневых узорчатых карнизов стояли раскрашенные золоченые статуи святой Анны, святой Маргариты и святой Екатерины, которых так часто воспроизводили средневековые резчики. Нужно было расставить обтянутые свиной кожей, подбитые гвоздями и окованные железом сундуки для белья и туник и лари с металлическими петлями, зачехленные в кожу и украшенные чеканкой — белокурыми ангелами, такими, как на золоченом фоне старинных молитвенников. И наконец, на возвышении, к которому ведут убранные коврами ступени, надо поместить кровати с полотняными покрывалами, надушенными подушками в наволочках, стегаными одеялами, увенчать все это балдахинами, натянутыми на рамы, и окружить пологами с вышитыми на них гербами или звездами.

Следовало также воссоздать обстановку других комнат, от которых сохранились только стены да высокие камины с вытяжными колпаками, просторные очаги без таганов, прокалившиеся еще в давние времена, представить себе трапезные залы и эти роскошные пиры, которых так не хватало Жилю во время Нантского процесса. Со слезами на глазах он признавался, что разжигал пыл своих страстей возбуждающими яствами; нетрудно вообразить себе его в высокой зале за столом вместе с Евстахием Бланше, Прелати, Жилем де Силле и всеми своими верными соратниками, рядом, на приставных столиках, располагались тазы и кувшины с водой для омовения рук, настоянной на мушмуле, лепестках роз, доннике. В замке подавали на обед кулебяки с мясом, семгой и лещом, кушанья из крольчатины и птицы, отбивные под горячим соусом, пизанские пироги, жареных цапель, аистов, журавлей, павлинов, выпей, лебедей, кабанье мясо под кислым соусом, нантских миног, салаты из кнотника, хмеля и мальвы, кушанья, приправленные майораном и мускатным орехом, кориандром и шалфеем, пионом и розмарином, базиликом и иссопом, райским семенем и имбирем, сытные пирожные, пироги с бузиной и репой, рис в ореховом молоке, посыпанный корицей. После такой трапезы возникала нужда в обильных возлияниях, в пиве, настойке на тутовых ягодах, сухих или коричнево-красных крепленых винах с корицей, миндалем и мускусом, злых золотистых наливках, крепчайших напитках, которые подстегивают сладострастные речи и заставляют пировавших в этом лишенном хозяйки замке предаваться самым чудовищным грезам.