Зазимовавшею душою

Пора очнуться ото сна.

Вчитываясь в строки, посвященные К. Р. пробуждению природы, понимаешь, что он – «поэт весны». Ведь именно с этим прекрасным временем года он связывает надежды на все лучшее, что дарит жизнь, в том числе и на творческое обновление. Особенно отчетливо это видно в стихотворении «Повеяло черемухой»:

Учи меня, соловушко,

Искусству твоему!

Пусть песнь твою волшебную

Прочувствую, пойму.

Пусть раздается песнь моя,

Могуча и сильна,

Пусть людям в душу просится,

Пусть их живит она.

Проходят годы, наступает зрелость. И в стихах поэта находит отражение, как в зеркале души, прекрасный мир цветения. И что интересно: этот человек, объехавший чуть ли не весь мир, повидавший природу разных частей света, пленен скромной, неброской красотой именно родной земли:

Кусты смородины кивали

Кистями спелых ягод нам,

И грустно астры доцветали,

В траве пестрея здесь и там.

Между акаций и малины

Цвел мак махровый над прудом,

И горделиво георгины

Качались в сумраке ночном.

Тема русской природы неразрывно связана в творчестве поэта с Родиной. Милый его сердцу, знакомый с детства ландшафт успокаивает, дает силы и надежду на будущее. Именно такое единение – наивысшее счастье, дарованное человеку от рождения, считает К. Р.

…Не найдется, пожалуй, ни одного лирика, независимо от того, в какую эпоху он жил и творил, который не воспел бы любовь к женщине. Великий князь Константин Константинович тоже не обошел вниманием в своем творчестве эту тему. Она для него – одна из главных, пленительных и волнующих:

Уж гасли в комнатах огни…

  Благоухали розы…

Мы сели на скамью в тени

  Развесистой березы.

Мы были молоды с тобой!

  Так счастливы мы были

Нас окружавшею весной;

  Так горячо любили!

Двурогий месяц наводил

  На нас свое сиянье:

Я ничего не говорил,

  Боясь прервать молчанье;

Безмолвно синих глаз твоих

  Ты опускала взоры;

Красноречивей слов иных

  Немые разговоры.

Чего не смел поверить я,

  Что в сердце ты таила,

Все это песня соловья

  За нас договорила.

В этих словах – нежность, целомудрие, красота, причем не столько внешняя, сколько внутренняя. И, несмотря на то что любовь для него может быть и безумством «в страсти слепой», все же красота именно души – важнее всего:

Сперва, обуянный гордыней слепою,

  Себя одного лишь любя,

Твоей не пленяясь душевной красою,

  Ценить не умел я тебя.

Но гордое сердце смирилося ныне,

  Повязка упала с очей,

И набожно я поклоняюсь святыне

  Души несравненной твоей.

Не все, однако, современники, в том числе и критики, могли по достоинству оценить художественное мировосприятие августейшего поэта. Упрек в отстранении его от сложностей, несовершенства общественной жизни был чем-то само собой разумеющимся. И лишь наиболее проницательные критики понимали, что причина этого – не незрелость души, не наивность, а глубоко религиозный христианский взгляд на мир, который несет на себе отпечаток «высшего благородства».

Где истоки такого отношения к жизни и людям? Для самого великого князя Константина Константиновича ответ на этот вопрос был совершенно ясен: в пушкинской традиции, заложенной национальным гением в основу русской поэзии. А сам он – К. Р. – лишь продолжатель великого начинания. Он с детства изучал биографию и творчество великого поэта, а повзрослев, читал его переписку, литературу о Пушкине. Погружение в его поэтический мир было столь глубоким, заинтересованным, что порой великому князю казалось: он «лично знаком с Пушкиным, он как живой встает перед глазами со всеми своими слабостями и недостатками, во всем величии своего творчества». Вот так – совершенно естественно, без всякого нажима извне, и происходило становление К. Р. как поэта под воздействием Александра Сергеевича. Причем глубинное единение двух поэтов, духовное их родство кроется именно в христианском восприятии мира у обоих, в смиренном принятии его.

Следование пушкинской традиции – единственно верный путь для русского поэта. Одно из проявлений этого у Константина Константиновича – понимание будущего личного небытия. У К. Р. оно не отличается от пушкинского: поэт искренне верит в обновление жизни на земле:

…Нас земля, как любящая мать,

В свои объятья заключит навеки.

А в мире вечном, юном и живом

Все так же будет бить ключом

Одна и та же жизненная сила.

В чем же состоит эта «жизненная сила», которая побеждает даже смерть? Поэт исполнен веры в то, что это – творчество. Ведь настоящие творцы, даже покинув земную юдоль, не могут забыть, считает он, о своих творениях, обессмертивших их имена:

Ужели Рафаэль, на том очнувшись свете,

  Сикстинскую Мадонну позабыл?

Ужели там Шекспир не помнит о Гамлете

  И Моцарт реквием свой разлюбил?

Героями многих стихотворений Константина Константиновича становятся великие деятели культуры прошлого – Рафаэль, Шекспир, Моцарт. Обращается он и к своим замечательным современникам – А. Фету, Я. Полонскому, А. Майкову, И. Гончарову… Откликается и на юбилейные даты А. Пушкина, М. Ломоносова. Главная идея стихов этого цикла – дань глубокого уважения к людям, составившим славу как русского, так и зарубежного искусства.

Одна из излюбленных тем К. Р. – тема поэзии и места в ней творца. Поэзии и, шире, искусству великий князь отводит возвышенную, облагораживающую роль в жизни человека. Противопоставляя эмоциональное начало рационализму, он поднимается в рассуждениях до философских высот:

Пусть гордый ум вещает миру,

Что все незримое – лишь сон,

Пусть знанья молятся кумиру

И лишь науки чтит закон.

Но ты, поэт, верь в жизнь иную:

Тебе небес открыта дверь;

Верь в силу творчества живую,

Во все несбыточное верь!

Но, говоря о значимости эмоций, поэт ратует прежде всего за «трезвое, ясное и спокойное мировоззрение». Вдохновение, конечно, необходимо, считает он, но не менее важны для создания произведения мысль и образ.

Поэзию К. Р. невозможно представить без религиозных мотивов. Причем это не дань моде или обычное увлечение, а истинная вера, которой он был верен всю жизнь. Обращаясь непосредственно к Богу в стихотворении «Молитва», поэт просит: