и больной начинал дышать, воздействие на него бактериального токсина никто не отменял. В итоге около половины больных дифтерией, которым делалась трахеотомия, всё равно умирали.

Ситуация немного улучшилась, когда в конце XIX века американский доктор Джозеф О’Двайер придумал гораздо менее травматичный способ, позволявший спасать больных от удушья, — интубацию. Суть его заключается в том, что пациенту через рот вводится трубка специальной формы прямо в дыхательное горло. Интубация моментально устраняла удушье и почти всегда позволяла избежать трахеотомии, при этом будучи более безопасной.

Наверняка вы и до этого не раз слышали про нее: в фильмах и сериалах очень любят показывать, как интубируют пациентов в тяжелом состоянии. В сериале «Клиника» даже целую серию посвятили тому, как один из ординаторов заново учился ее делать.

Но давайте лучше взглянем на интубацию глазами врача тех лет. Благо существует замечательная книга «Записки врача», написанная нашим соотечественником Викентием Викентьевичем Вересаевым. Позвольте процитировать фрагмент из нее: «В дифтеритном отделении я работал под руководством товарища по фамилии Стратонов. Я не один десяток раз присутствовал при том, как он делал интубацию, не один десяток раз сам проделывал ее на фантоме и на трупе. Наконец Стратонов предоставил мне сделать операцию на живом ребенке. Это был мальчуган лет трех, с пухлыми щеками и славными синими глазенками. Он дышал тяжело и хрипло, порывисто метаясь по постели, с бледно-синеватым лицом, с вытягивающимися межреберьями. Его перенесли в операционную, положили на кушетку и забинтовали руки. Стратонов вставил ему в рот расширитель; сестра милосердия держала мальчику голову. Я стал вводить инструмент. Маленькая, мягкая гортань ребенка билась и прыгала под моим пальцем, и я никак не мог в ней ориентироваться. Наконец мне показалось, что я нащупал вход в гортань; я начал вводить трубку, но она уперлась концом во что-то и не шла дальше. Я надавил сильнее, но трубка не шла.

— Да не нажимайте, силою вы тут ничего не сделаете, — заметил Стратонов. — Поднимайте рукоятку кверху и вводите совершенно без всякого насилия.

Я вытащил интубатор и стал вводить его снова; долго тыкал я концом трубки в гортань; наконец трубка вошла, и я извлек проводник. Ребенок, задыхающийся, измученный, тотчас же выплюнул трубку вместе с кровавою слюною.

— Вы в пищевод трубку ввели, а не в гортань, — сказал Стратонов. — Нащупайте предварительно надгортанник и сильно отдавите его вперед, фиксируйте его таким образом и вводите трубку во время вдоха. Главное же — никакого насилия!

Красный и потный, я передохнул и снова приступил к операции, стараясь не смотреть на выпученные, страдающие глаза ребенка. Гортань его опухла, и теперь было еще труднее ориентироваться. Конец трубки всё упирался во что-то, и я никак не мог побороть себя, чтоб не попытаться преодолеть препятствия силою.

— Нет, не могу! — наконец объявил я, нахмурившись, и вынул проводник.

Стратонов взял интубатор и быстро ввел его в рот ребенка; мальчик забился, вытаращил глаза, дыхание его на секунду остановилось; Стратонов нажал винтик и ловко вытащил проводник. Послышался характерный дующий шум дыхания через трубку: ребенок закашлял, стараясь выхаркнуть трубку.

— Нет, разбойник, не выкашляешь! — усмехнулся Стратонов, трепля его по щеке.

Через пять минут мальчик спокойно спал, дыша ровно и свободно».

Научиться этой процедуре было необходимо. Пусть не сразу, пусть не с первого и даже не с пятого раза, но врач должен был набить руку, потому что, наработав навык, прокачав скилл, так сказать, он мог спасать жизни. Да, сейчас будет еще одна цитата из этой книги: «Недавно ночью, на дежурстве, мне пришлось делать интубацию пятилетней девочке; накануне ей уже была вставлена трубочка, но через сутки она выкашляла ее. Больную внесли в операционную; я стал приготовлять инструменты. Девочка сидела на коленях у сиделки — бледная, с капельками пота на лбу, с выражением той страшной тоски, какая бывает только у задыхающихся людей. При виде инструментов ее помутневшие глаза слабо блеснули; она сама раскрыла рот и сидела так, с робкой, ожидающей надеждой следя за мною. У меня сладко сжалось сердце. Быстро и легко, сам наслаждаясь своею ловкостью, я ввел ей в гортань трубку.

Девочка поднялась на кушетке и села, жадно, всею грудью вдыхая воздух; щеки ее порозовели, глазенки счастливо блестели».

Поворотный момент случился в 1884 году, когда Фридрих Леффлер выделил в чистом виде Corynebacterium diphtheriae и доказал, что именно этот микроорганизм вызывает дифтерию. Также Леффлер сделал интересное наблюдение: «Она никогда не размножается в организме мириадами, и в то же время она убивает. Как это может быть? Надо полагать, что она вырабатывает сильный яд — токсин, который, распространяясь по организму, проникает к важнейшим жизненным центрам. Несомненно, что этот токсин можно каким-то способом обнаружить в органах погибшего ребенка, в трупе морской свинки и в бульоне, где эта бацилла так хорошо размножается. Человек, которому посчастливится найти этот яд, сможет доказать то, что мне не удалось продемонстрировать».

И спустя всего несколько лет случилось именно то, что он и предсказывал. Немецкий врач Эмиль фон Беринг обнаружил, что если больному животному ввести сыворотку крови уже переболевшего, то оно резко идет на поправку. Это подтверждало теорию Леффлера о том, что в организме переболевших вырабатывается вещество, которое может нейтрализовать токсин, — антитоксин. Однако ему потребовалось еще несколько лет, чтобы завершить разработку антитоксина. К слову, именно за разработку этого чудодейственного вещества он получил самую первую в истории Нобелевскую премию в области медицины и физиологии.

Именно на первую Нобелевскую премию было огромное количество кандидатов, и фон Беринг был выбран неспроста. Вы только послушайте, как звучит формулировка: «За работу по сывороточной терапии, главным образом за ее применение при лечении дифтерии, что открыло новые пути в медицинской науке и дало в руки врачей победоносное оружие против болезни и смерти».

Однако у сыворотки есть один существенный недостаток. Она эффективна только в самом начале заболевания. В первые дни, а лучше даже в часы. Потому что как только поступивший в кровь токсин начнет связываться с рецепторами клеток внутренних органов, его будет уже невозможно нейтрализовать, то есть вся польза антитоксина сходит на нет. И даже если врачи успевали в начале заболевания ввести больному антитоксин, а затем оказывали ему наилучшее лечение, это всё равно не спасало от сильных осложнений после заболевания, из-за которых намного снижались продолжительность и качество жизни. В ходе поиска информации я наткнулся на историю одной женщины, чья бабушка работала педиатром в сибирском поселке, где никто не был привит. Позвольте, поделюсь с вами этой историей: «Моя бабушка закончила педиатрический институт,