— Габриэль?

Он не ответил ей. Она коснулась его груди, чтобы привлечь его внимание. Он заворчал в ответ.

— Вы были правы. Я слаба.

Она подождала, думая услышать его подтверждение. Но он ничего не сказал.

— Северный ветер, вероятно, может сдуть меня, — сказала она, повторяя слова, произнесенные им в их первую брачную ночь.

Он продолжал молчать.

— Я, может быть, даже немножко робка. Прошло еще некоторое время, прежде чем она заговорила снова:

— Но есть и другое. И это неправда. Я не позволю этому оказаться правдой.

Она закрыла глаза и сотворила молитву. Габриэль подумал, что она уснула. Он был почти готов и сам заснуть. Но тут ее шепот, тихий, мягкий, но исполненный убежденности, коснулся его слуха:

— Я не трусишка.

— Кто посмел назвать вас трусишкой?

Гулкий голос мужа вывел Джоанну из глубокого сна. Она открыла глаза и посмотрела на него. Габриэль стоял у края постели. Он был совершенно одет и выглядел свирепо.

«Его нужно умиротворить», — решила она, зевая. Она села в постели и покачала головой.

— Никто меня так не называл, — сказала она сонным голосом.

— Тогда почему вы сказали…

— Я подумала, что вам нужно это знать, — объяснила она. — И мне нужно было сказать вам об этом.

Его гнев тут же остыл. Она отбросила одеяло и хотела было подняться с постели, но Габриэль остановил се, снова натянул на нее одеяло и приказал спать дальше.

— Сегодня вы отдыхаете.

— Я довольно долго отдыхала, милорд, пора мне уже приступить к своим обязанностям.

— Отдыхайте.

Он упрямо сжал челюсти, и она поняла, что спорить бесполезно. Она вовсе не собиралась валяться в постели весь день, но решила не обсуждать этот вопрос с мужем.

Он повернулся, чтобы уйти, но она остановила его:

— Каковы ваши сегодняшние планы?

— Собираюсь охотиться за всякими припасами.

— Вроде зерна? — Она уже выбралась из постели и потянулась за своим платьем.

— Вроде зерна, — подтвердил Габриэль.

Джоанна оделась и завязала пояс. Он наблюдал, как она высвобождает волосы из-под воротника. Ее движение было женственным и грациозным.

— Как же можно охотиться за зерном?

— Мы крадем его.

Она задохнулась от удивления:

— Но это грех!

Габриэля чрезвычайно позабавило выражение ее лица Выло ясно, »то его сообщение ужаснуло ее, но он никак не мог понять почему.

— Если отец Мак-Кечни прослышит об этом, вам непоздоровится.

— Мак-Кечни еще нет. А пока он вернется, я успею совершить все свои грехи.

— Вы не можете говорить это серьезно!

— Я вполне серьезен, Джоанна.

— Габриэль, вы не должны впадать в грех воровства и в грех предвкушения кражи тоже.

Она глядела на него, ожидая ответа. Но он лишь пожал плечами.

— Не ваше дело обсуждать мои поступки, жена.

— О нет, это мое дело, милорд, ведь речь идет о вашей душе, и я, ваша жена, должна беспокоиться о вашем спасении.

— Какая нелепость! — Он ничего не понимал и едва удержался, чтобы не расхохотаться.

Волна возмущения захлестнула ее.

— Вы считаете нелепостью, что я беспокоюсь о вас?

— Беспокоитесь обо мне! Неужели? Когда это вы успели так привязаться ко мне?

— Я не сказала этого, милорд. Вы выворачиваете мои слова наизнанку. Я беспокоюсь о вашей душе.

— А я в этом совсем не нуждаюсь.

— Но ведь жене позволяется высказывать свое мнение, не так ли?

— Да, конечно — согласился он. — Но только если ее об этом просят.

Она не обратила внимания на последнее замечание.

— Мое мнение таково, что вы можете выменять на что-нибудь то, в чем вы нуждаетесь.

— У нас нет ничего ценного для обмена, — раздраженно объяснил он. — И если другие кланы не могут уберечь своего добра, они заслуживают того, чтобы их припасы были украдены. Таков наш обычай, жена. Вы свыкнетесь с этим.

— Такое рассуждение…

Но Габриэль не дал ей закончить.

— Отдыхайте! — приказал он, закрывая за собой дверь.

Глупец! Какой упрямец! Джоанна решила не касаться больше темы воровства. Муж прав. Не ее дело поучать его или кого-то еще из клана. Если все они хотят вечно гореть в аду, пусть! Ей-то какое дело?

Все утро Джоанна упражнялась в стрельбе из лука, а днем они с Огги играли в его бессмысленную, но чрезвычайно занимательную игру.

Огги стал здесь ее единственным другом. С ней он говорил только по-гэльски, и она обнаружила, что с ним язык не кажется ей трудным. Старик терпеливо выслушивал ее и отвечал на все ее вопросы.

Она рассказала ему, как огорчилась, узнав о кражах Габриэля.

Но Огги одобрял ловкость своего лаэрда и не посочувствовал Джоанне.

Они стояли на гребне холма и, бросая камни в дальние лунки, обсуждали ее тревоги.

— Англичане уничтожили наши собственные припасы. Милорд должен быть уверен, что этой зимой клан не будет голодать, — произнес Огги. — Как вы можете называть это грехом, дитя?

— Но ведь он ворует, — возразила она. Огги покачал головой:

— Господь все поймет.

— В дом можно входить не только с одного входа, Огги. Габриэль мог бы найти другой способ прокормить клан.

Старик нацелил свой посох на круглый камень, широко расставил ноги и, размахнувшись, ударил. Прищурив глаза от солнца, он посмотрел, на какое расстояние откатился камень, удовлетворенно кивнул и снова обернулся к своей госпоже.

— Мой камень упал втрое дальше стрелы. Побейте это достижение, маленькая мучительница. Смотрите, если ваш камень не сможет докатиться до моего!

Джоанна снова сосредоточила внимание на игре. Ее удивил захлебывающийся смех Огги, когда она примерялась к его расстоянию. Ее камень полетел вниз и остановился в каком-нибудь дюйме от его.

— Вы приобрели сноровку, дитя, — похвалил ее Огги. — А теперь нам лучше вернуться. Я удерживаю вас от исполнения ваших обязанностей дольше, чем имею право.

— У меня нет обязанностей, — вырвалось у нее. Она сунула свой посох под мышку и повернулась к Огги. — Я пыталась взяться за управление домашним хозяйством, но меня никто не слушает. Хотя макбейнки более учтивы Пока я указываю им, что и как делать, они улыбаются, а затем возвращаются к своим делам, не обращая никакого внимания на то, что я им сказала. Маклоринская прислуга куда грубее, да она попросту совершенно не обращает на меня внимания.