В доме, где жила Дана и ее семья, теперь располагался офицерский госпиталь. Сестры милосердия с белыми передниками и в белых платочках деловито сновали по аллеям баронского сада. Люди с военной выправкой прохаживались в госпитальных халатах у фасада – кто с палочкой, кто на костылях, а кто с забинтованной головой. У ворот выросла из земли сторожевая будка с караульными в гвардейской форме. Примкнутые штыки посверкивали на солнце.

«Отдали особняк на нужды военной медицины? – недоумевал Рэм. – Молодцы, конечно, но сами-то куда переехали?»

В центр, к университетскому кварталу, дорога была ему заказана Там полно военных патрулей. И вытворить то же самое, что проделывала дезертирская армия со сторожевыми заслонами в предместьях Великого города, здесь ему не дадут. Сцапают и поведут под белы ручки на гауптвахту. А там трибунал со всеми сопутствующими радостями и строго определенным финалом. Положительно, к центральным улицам Рэму соваться не стоило.

Оставался дом профессора Каана.

Учитель жил с молодою супругой близ Ботанического сада Академии наук. Тут всегда стояла тишь, в озерцах плавали непуганые лебеди, парочки меланхолично созерцали растительную экзотику, собранную со всех концов мира. Там – пандейский садик, тут – хонтийский, а у северных ворот – пруд с мангровыми зарослями Архипелага…

«Впрочем, лебедей могли уже и повыловить…» – прикинул Рэм. Хаос всегда первым делом обрушивается на самое тонкое, самое незащищенное. И как только слепая сила всесокрушающего хаотизма нащупает слабину, она бьет и ломает без пощады.

Рэм отыскал это место без труда. Оно отличалось от прежних времен лишь обилием грязи на улице, парою разбитых окон да кучей дерьма на трамвайной остановке. Два года назад за подобную картинку вышибли со службы дворника, а вслед за ним и офицера квартальной стражи.

Каан выкупил когда-то второй этаж в трехэтажном доходном доме роскошной отделки, совсем новеньком. Теперь дверь в дом была раззявлена, консьерж отсутствовал, а парадное провоняло кошачьей мочой. Ступеньки лестницы заросли грязью, перила покрылись пылью.

На лестничной клетке между первым и вторым этажами стоял субчик в кожаной тужурке, кожаной кепке и лаковых штиблетах с острыми носами. У правого локтя – белая повязка. Он курил папироску, пуская дым в распахнутое окно и протирая о подоконник офицерские галифе, явно стянутые с чужой задницы. Во всяком случае, на этом седалище они висели складками, как брыли у псины. Проходя мимо, Рэм заметил: все на лице у странного типа было маленьким глазки, ротик, щечки, узенький лобик, вот только длинный острый нос выпирал далеко вперед, словно боевой таран эскадренного броненосца.

– Стой! – не вставая с подоконника, гаркнул Рэму обладатель галифе. – Кто таков?

Рэм навидался такой публики на фронте. Мелкая подлая шваль, заводящаяся при складах, гаражах и в среде штабной обслуги подобно клопам на постоялых дворах – с той же неизбежностью. Воруют, наглеют, всюду суют свой нос, если вовремя не окоротить.

Рэм остановился.

– Кругом, солдат! И руки по швам! Перед тобой капитан Легиона добровольных благожелателей правительства!

Вот уж дудки.

Рэм сдернул было с плеча винтовку, но в лицо ему уже смотрел маленький черный кружок на конце револьверного ствола.

– По швам, я сказал, солдэ-эт… К кому идем? Вижу, к профессору Каану, не иначе. Нам этот человек давно подозрителен. Винтовочку сюда на пол, на пол, она тебе больше ни к чему. Затворчик-то не передернул, а теперь поздно, теперь я тебя свинцом досыта накормлю, как только к затворчику потянешься… на пол, я сказал!

«Какой ты капитан, ты говно», – солдат Рэм Тану спокойно определил для себя цену наглецу.

Военного человека видно сразу. Он иначе ходит, иначе разговаривает, иначе двигается, нежели человек штатский. Этот упырек, без сомнения, к военным никакого отношения не имеет. А потому не знает, с какой натугой надо жать на спусковой крючок старого шестизарядного револьвера «Регент-2», чтобы выстрелить.

Улыбаясь, Рэм ответил:

– Да мне винтовка не для стрельбы, друг…

Одним ударом приклада он выбил револьвер из рук носатого. Вторым впечатал ребристую железяку на торце приклада ему в скулу. Тот рухнул и завизжал:

– А ты вот это видишь? Видишь? Вот это ты видишь? – тыкая указательным пальцем в белую повязку.

– Цыц!

Рэм подобрал револьвер, осмотрел, выругался. Во-первых, без патронов, во-вторых, нечищеный. Сунул в карман.

– Как же ты, массаракш, с оружием, сучонок, обращаешься, – укоризненно сказал он носатому и замахнулся в третий раз.

– Не бей! – взвизгнул тот и выставил руки. – Хочешь, денег дам? Возьми и топай, наши тут близко, придут на звук выстрела и живо с тобой разберутся.

– Встать, – спокойно велел ему Рэм.

Тот поднялся. Сразу стало видно, до чего же это странный человек. Он ни на один миг не оставался в покое: вертел головой, нервно чесал одной рукой другую, пританцовывал на месте, будто кукла шарнирная, и даже левая щека у него подергивалась.

«Тик у него, что ли, какой-то?» – с омерзением подумал Рэм.

В лицо носатый смотреть избегал. Взгляд его быстро перемещался с перил на окно, потом на винтовку, на пол, на Рэмову ременную пряжку, на потолок, опять на окно, на собственные штиблеты… Но когда он все-таки на мгновение глянул в очи Рэма, тот удивился. В прозрачных голубых глазах незнакомца стоял абсолютный покой. Как видно, для него это время – мутное, грязное, беспорядочное – самая удобная среда обитания. В ней ему спокойно.

Рэм чуть не въехал ему еще разок. Рефлекторно, от брезгливости.

– Деньги свои в гроб себе положишь. Пошел отсюда Тот нервно хохотнул и потопал к выходу, слова лишнего не сказав. Там, в дверях, набежал на него запыхавшийся толстяк с такой же белой повязкой. С подозрением поглядывая на Рэма, он забубнил:

– Там пандейская рожа… много сахара… разобраться… красные в квартале… он там, сука, буквально на мешках сидит! А тут чё, Дергунчик?

– Я тебе не Дергунчик, а господин капитан, ясно? – громко ответил носатый на этот бубнеж. – Тут бешеный один… гаденыш, не понимает народной воли.

– А? Бешеный? Этот?

– Вернемся и разъясним голубчика. По полной форме разъясним.

Рэм все-таки передернул затвор. Обоих как ветром сдуло.

Рэм не узнал голос, раздавшийся из-за двери после того, как дважды или трижды звякнул колокольчик. «Новый слуга у него завелся, что ли»?

– Это Рэм Тану. Я к профессору Каану, он меня знает…

Дрыгз! Клацц! Понг! Шморг! Сколько же у этой двери замков и засовов? Помнится, раньше хватало одного.

Ему открыл хмурый субъект со всклокоченной шевелюрой, чудовищно небритый, в мятом домашнем халате и шлепанцах. В правой руке – револьвер.