Хаспингер, боровшийся по религиозным соображениям против первой оспенной вакцины, введенной баварским правительством в 1807 году, тоже был фигурой весьма неоднозначной. В книгах нередко упоминаются его нецензурные и хулительные речи во время восстания 1809 года: использовалось выражение «сатанистские» речи[211]. Демонстрируя подвиги и патриотизм, бравый пастор после расстрела Хофера вынужден был долго скрываться, а потом, в 1812 году, вновь пытался организовывать народные восстания, в которых уже не было особого смысла. Мятежный дух заигравшегося в войну священника не находил себе применения, вот почему уже в середине века старый капуцин с удовольствием присоединился к тридцатилетнему Адольфу Пихлеру, вновь ощутив живительный дух борьбы и запах пороха – весьма удивительное пристрастие для человека его звания.

Исторические полотна, посвященные так называемому «Anno neun» («Девятому году»), запечатлели пастора либо на баррикадах, либо с лицом, полным праведного гнева, во главе идущего в бой войска. На картине Франца Дефреггера «Прощание Андреаса Хофера»[212] Хаспингер выглядит наиболее живым, выделяющимся на фоне всего военного совета Андреаса Хофера своим мрачноватым и задумчивым взором.

Исторические полотна Дефреггера соответствуют стилю и канонам тирольской героической живописи конца XIX века: она кажется статичной, а фигуры на картинах – искусственно застывшими в театральных позах, соответствующих важности запечатленного момента. Именно так выглядели персонажи Дефреггера – помпезными, исполненными значительности, но застывшими и во многом одинаковыми. Только не сам Хаспингер, стоявший рядом с Хофером. Создается впечатление, что на этой картине пастор не со своими соратниками, а сам по себе – со своими мыслями и переживаниями. Дефреггер зашифровал на своей картине загадку – живого человека, проникшего в компанию декоративных исторических фигур. Эту общепринятую статичность, «декоративность» – не в живописи, впрочем, а в исторической литературе той эпохи – драматург Краневиттер назовет со ссылкой на выражение Шопенгауэра «игрой в мире теней»[213].

Но, учитывая, что в середине XIX века героически погибший Хофер, его соратники и его эпоха были еще живы в памяти тирольцев и не имели существенной замены, участие пастора, как и вся остальная атрибутика, сыграло колоссальную роль в формировании национальной идеи, позволившей Адольфу Пихлеру одержать победу над итальянцами очень небольшими силами. Пламенный пастор стал для отряда талисманом.

В поэме Пихлера «Fra Serafico» («Рядом с Серафико») виден ностальгический взгляд в прошлое:

* * *

Не все было просто и романтично с героическим походом 1848 года. Романтизм сражений существует лишь для поэтов. Отряд Пихлера то попадал в горячее сражение, то маялся от скуки и неизвестности в захолустных деревушках Южного Тироля, населенных итальянцами. Одним из таких мест было селение Сторо, о котором ученый писал, что настроения жителей едва ли могут скрасить существование, а что до женщин, то это подлинные эвмениды, поэтому за неимением лучших развлечений остается дегустировать местные вина, дабы снять нервную нагрузку после тяжелого сражения.

Студенты догадывались, что их отряд командование не принимает всерьез. Они действовали на свой страх и риск, не зная ни расположения противника, ни состояния фронта. Но им и в голову не приходило, что все намного хуже. История предательства, известная со времен Хофера, повторялась.

За Тироль боролась совершенно бескорыстная и в военном отношении не подготовленная горстка молодежи, собранная Пихлером под знамена защиты родины. Позднее, уже тридцать шесть лет спустя, штабной офицер и полевой военачальник Иоганн Карл Хойн, командовавший легендарной дивизией «Граф Лихновский», рассказал об одном эпизоде. По его словам, он обратился к эрцгерцогу, командиру корпуса, с вопросом о возможных потерях среди студентов отряда Пихлера.

– Жаль будет, – сказал Хойн, – если такой богатый интеллектуальный потенциал, как эти молодые самоотверженные люди, погибнет здесь, на поле боя.

На это эрцгерцог ответил:

– Если никто из этих парней не вернется назад, тем лучше!

Цинизм профессионального военачальника, представителя австрийской верхушки, по отношению к плохо оснащенным и еще хуже подготовленным, но самоотверженным студентам становится понятным из дальнейших действий руководства. Австрийские высшие круги боялись вольномыслия. Когда распущенный корпус одержавших победу студентов вернулся в Вену, они не только не заслужили благодарности за героизм, но и подвергались арестам и проверкам: венское руководство опасалось, что во время битвы за Тироль созрела немецкая национальная оппозиция режиму. В свете этих событий становятся понятными непримиримые прогерманские и антиправительственные взгляды Адольфа Пихлера и его последователей.

1848 год, самое героическое со времен легендарного Хофера деяние, сделал Пихлера национальным героем Тироля. К его мнению прислушивались новые поколения тирольцев. Пихлер еще при жизни стал главным героем исторических драм. В трилогии Карла Доманига «Der Tiroler Freiheitskampf» («Освободительная борьба в Тироле», 1895) он фактически приравнивался к Хоферу: Хофер был главным героем первой части, Пихлер – второй.

Непримиримое отношение Пихлера к средиземноморскому соседу, уже пересекавшему в 1848 году тирольскую границу с юга, было для него, как непосредственного участника и лидера этих героических боев, постоянным и, учитывая его собственный жизненный опыт, вполне естественным. Оно же определило и сторону его молодых последователей, которым увидеть подобное не довелось. Однако у них были свои причины противостоять итальянскому ирредентистскому движению: многие из этих людей родились и выросли в Южном Тироле[216] и вовсе не понаслышке знали национальные проблемы.