Только «дезавуировав субъекта», утопия приобретает качество продуктивности. Она начинает говорить о будущем в деактуализованных (т. е. лишенных смысла и перспективы) терминах настоящего. Поэтому «ядовитые» вопросы настоящего о реализуемости утопического будущего либо банальны (если субъект не дезинтегрирован), либо бессмысленны (если такая дезинтеграция произошла).

Подобная дезинтеграция субъекта во многом объясняет, почему утопию можно определять как конституирующую тревожность [Žižek, 2008, р. 327]. По большей части утопия возникает как страх перед прочной структурой социального неравенства в настоящем и как ожидание искоренения источников этого страха (классовых, половых, этнических) в будущем. Поэтому текст утопии не пытается диктовать действие, подобный текст во многом ведет себя как дискурс в условиях «индустрии аффективности»: он захватывает субъекта, проникая в психику и становясь материальной силой.

* * *

Постфордизм, капитализирующий и отчуждающий нематериальный труд, стал настоящей проблемой радикального отрицания в рамках современной неомарксистской утопии. Любая социальная альтернатива в этих условиях подвергается опасности стать частью капиталистической реальности как нанятый позднекапиталистической «индустрией аффективности» нонконформизм. Подобное дисциплинарное могущество логики современного капитализма порождает не протест, а отказ от политического действия как такового.

В этой ситуации радикальная марксистская утопия сворачивается до аффективного и нерефлексируемого отрицания. Носители и сторонники подобной утопии просто не хотят быть в капиталистическом настоящем, устремляясь в своих бытийственных ожиданиях в то будущее, которое не вырастет из современного капитализма, а будет не-капитализмом в принципе. Подобная трактовка ведет к тому, что вместо критического дискурса как отрицания по отношению к действительности формируется дискурс отсутствия как отрицания. Таким образом, коммуникация как обмен мнениями в этом положении невозможна, а радикальная антикапиталистическая утопия наиболее наглядно демонстрирует себя не как целостный текст, а как некая физическая реальность (альтернативный образ жизни), которая, безусловно, шокирует обывателя. Но в данном случае это не имеет никакого значения для самих носителей радикальной левой утопии, особенно если учесть, что в марксистской логике обывательские представления – не более чем сумма мелкобуржуазных иллюзий.

Понятие «популизм» в условиях массового информационного и постинформационного общества приобретает особую популярность и подвергается множественному толкованию, вызывая при этом изрядную концептуальную путаницу и многочисленные дискуссии. Популизм описывается и как патология политического процесса, и как стиль публичной политики, и как синдром массовой демократии, и как целостная доктрина. Кроме того, в политической теории существует точка зрения, что понятие «популизм» не имеет особой аналитической пользы для концептуального политического анализа, так как оно слишком расплывчато, чтобы отражать какой-либо целостный смысл политики.

Чтобы преодолеть «теоретическую неприязнь» к популизму, последний можно трактовать как фрагментарную идеологию, которая ограничена логикой собственного использования, но тем не менее формирует определенный набор представлений, взаимодействующий с мыслительными конструкциями традиционных целостных идеологий[38].

Популизм имеет репутацию политического явления, враждебного любому теоретизированию. Но несмотря на это, популизм можно трактовать как отдельную политическую концепцию, изучение которой дает дополнительное понимание логики развития политических партий и идеологий.

В связи с этим было бы полезно проанализировать основные компоненты популизма и объяснить их взаимодействие с точки зрения функционирования идеологий. С этой целью можно посмотреть на понятие популизма с позиции политического антагонизма, пронизывающего любое массовое общество, а также сквозь призму понятий «народ» и «народный суверенитет».

Нужно отметить, что популизм не обделен вниманием со стороны ученых-политологов, но чаще всего данное явление анализируется через конкретную политику и лозунги, которые выдвигаются в обоснование (или сокрытие) реальной политики. В связи с этим было бы интересно посмотреть на логику развертывания популизма как столкновения антагонистических дискурсов элиты и общества. Однако, давая определенное представление о механизмах развития популизма, такая точка зрения не всегда замечает проблемы самоопределения общества как народа, что является отдельной темой размышления, связанной с понятием популизма.

Последнее обстоятельство ставит проблему соотношения народа и народного суверенитета. Неоднозначность последнего показывает, что антагонизм «народ – элита» играет при развертывании популизма скорее идеационную, нежели структурную роль, являясь не столько вектором политического движения, сколько ключевым импульсом осмысления политики.

При этом очевидная «недоразвитость» популизма как идеологии состоит в том, что он не может функционировать в качестве практической политической идеологии. Он не в состоянии выдвигать последовательных и широкомасштабных программ по решению важных политических вопросов. Поэтому анализ конкретных проявлений популизма неизбежно ведет к необходимости обнаружения взаимосвязей популизма с «целостными» или «тотальными» (в интерпретации Манхейма) идеологиями, восприимчивыми к политическому контексту и потому способными приобщаться к популистским конструкциям.

Популистские дискурсы как способ структурной институционализации конфликта народа и элиты

С точки зрения дискурсивного анализа представляется почти невозможным осуществить содержательное и ассоциативное исследование популистских речевых конструкций, так как любая попытка создания смысловой модели популистского дискурса будет перегружена огромным количеством исключений, которые обессмыслят данную модель[39]. Поэтому можно позволить себе отталкиваться от интуитивного предположения, что популизм есть в значительной степени явление, связанное с логикой взаимодействия парной категории «народ – элита» [Mudde, 2004, р. 543]. При этом популизм есть порождение антагонистической дихотомии внутри данной парной категории, хотя этот антагонизм не всегда имеет очевидный характер.

Если остановиться на констатации социальных противоречий между народом и элитой, то будет невозможно понять гетерогенную природу народа в политике популизма[40]. Особенность последнего в том, что его дискурсы «могут возникнуть в любом месте социо-институциональной структуры» [Laclau, 2005b, p. 44]. Популистский дискурс возникает при противопоставлении коллективных интересов, идентифицированных как народные, интересам господствующей элиты, чье действие или бездействие антагонистично народу [Westlind, 1996, р. 54]. Популизм возникает при невыполнении специфических обязательств элиты перед обществом [Laclau, 2005а, р. 120].