«Похоже на Феодосию», — услышал я мужской голос, говорящий по-русски, и щелканье фотоаппарата. Супружеская пара средних лет, из тех, кто не может позволить себе холидей на Лазурном Берегу или во Флориде. Вооруженные фотоаппаратами с дальним прицелом и оптическим объективом, с мобильником в одной руке и с пластиковым пакетом в другой, в кроссовках и бейсбольных кепках, странная пародия на пролетарскую Америку (ту самую Америку, которую они презирают за бескультурье). Супруга, обтянутая платьем, как перекормленная индюшка на Рождество — пластиковой оберткой, послушно наводит свой айфон на море и горы внизу. Муж с животиком и решительными манерами всегда впереди, с пробежкой по утрам и с гантелями после бассейна, с поучениями насчет йогурта и йоги и распоряжениями — с путеводителем в руках — насчет того, что они опаздывают осмотреть ту или иную достопримечательность. Его располневшая супруга за ним не поспевает и боится огрызнуться на его понукания. Оба при этом ведут себя скромно, стараясь не слишком выделяться на общем фоне. Они подходят к краю крепостной террасы, чтобы полюбоваться видом на Албанию. Похоже на Феодосию. Я не был в Феодосии, но в Гурзуфе был. Главное — открыть сходство с чем-то уже знакомым, отфамильярить чуждое тебе, его принижая до дальнего родственника. Мы принимаем только то, что похоже на то, что мы уже знаем, даже если на горизонте какая-нибудь Саудовская Аравия.

За отелем возвышалась крепостная башня, где жил и умер Шабтай Цви. Там теперь, естественно, краеведческий музей. Экскурсовод, он же кассир, он же администратор этнографического музея-крепости показал нам комнату, где обитал Шабтай Цви. Мы разговорились. Экскурсовод Антон — не местный. Несколько смущаясь, он неохотно сообщает, что сам из Албании (кому охота называться албанцем), и спешит добавить, что окончил университет Тираны, специалист по Средневековью. Он обращает внимание всех посетителей музея на орнамент в стене по бокам окна в комнате Шабтая Цви. Это — высеченная в известковой стене шестиконечная звезда в круге. Такие звезды я видел на балконе уникальной мечети саббатианцев в Салониках — городе, где в девятнадцатом веке большинство населения было еврейским. Однако Антон-экскурсовод утверждает, что шестиконечные звезды — традиционный декоративный мотив Османской империи.

Я купил у экскурсовода небольшую брошюру об истории этих мест. Древние греки называли эту территорию Иллирией. Тут правили и римляне, и византийцы. В монографиях о Шабтае Цви сообщается, что крепость на скале, где он прожил последние четыре года своей жизни, не смогли завоевать монголы, но лет двести умудрились удерживать в руках венецианские купцы, пока их не вытеснили турки. Происхождение жителей этих мест так же запутанно, как сюжет и сексуальная ориентация героев комедии Шекспира «Двенадцатая ночь» — с местом действия в этой самой Иллирии. Я, к своему стыду, толком не знал, как произносится название этого города-крепости Ulcinj. Выяснилось, что его называют Ульцин по-сербохорватски, а по-итальянски — Дульциньо. Говорят, этот город посещал Сервантес в эпоху испанских завоеваний — так у Дон Кихота возникла его Дульцинея.

Эти донкихотские и комедийно-шекспировские ассоциации придавали некую пародийность всей истории о мессианских претензиях Шабтая, как будто его деятельность была неким домашним спектаклем. Все обращают внимание на шестиконечную звезду на стене у окна в крепостном жилье Шабтая Цви. Но как будто не замечают самый поразительный объект в этой древней зале. В одно из окон вставлена гигантская труба из рифленой (гармошкой) резины. Это — самодельный кондиционер. Такую трубу ставят временно в строящемся помещении для вытяжки строительной пыли. Она мне напомнила трубу самовара, выведенную через форточку в случайной квартире, куда я когда-то попал с риелтором в поисках недвижимости в Стамбуле. Тут эта индустриальная труба казалась частью средневекового антуража с загадочной геральдикой и эмблематикой: она выглядела чуть ли не как Эдемский Змий, соблазнивший Адама и Еву, или как некая концептуальная инсталляция вроде той, что использовал Меламид, когда предлагал безработным художникам сменить кисть на гаечный ключ водопроводчика и в качестве упражнения соединить писсуар Дюшана с трубой канализации, чтобы сделать эту дюшановскую фикцию полезной в быту. Нечто доморощенное было и в перформансе Шабтая Цви, в его любительском мистицизме и юродстве. Его богохульство было отчасти клоунадой. Его появление в синагоге в Смирне с детской люлькой, где лежала рыбина, завернутая в свиток Торы: примитивный христианский символизм этой бутафории! Его кликушество и называние неназываемого — еврейского Бога по имени. Переиначивание всех траурных религиозных дат в праздничные. Публичные скандалы авангардиста от религии. Самого Шабтая Цви в Ульцине мучил, я не сомневаюсь, все тот же вопрос: почему к этим комическим жестам отнеслись с трагической серьезностью? Что такое носилось в воздухе, что заставило сотни тысяч людей считать его Мессией?

Он явно сходил с ума от скуки и тоски в этой известковой башне на скале — наедине с бывшей женой: к нему вернулась его старая, когда-то разведенная с ним супруга Сара. Это изгнание было своего рода возвращением домой, к домашнему быту, в собственное прошлое. Здесь, спустя четыре года, 17 сентября 1676 года (то есть в тот же день, когда он перешел в мусульманство за десять лет до этого) Шабтай Цви и скончался. Место захоронения Шабтая Цви точно неизвестно. «По слухам, — сказал экскурсовод Антон, — его гробница — или turbe — находится в новом, нижнем городе под горой, на одном из семейных кладбищ». Он сообщил это, почти извиняясь за отсутствие более точных сведений: каждый турист, нанося визит в город с легендарной историей, считает своим долгом навестить могилы всех великих людей этих мест.

Я не отношусь к этой категории замогильных визитеров. В иудеохристианской традиции у визитов на кладбище есть не только сентиментальный аспект. В этой традиции никогда не умирает окончательно надежда на воскрешение мертвых во плоти. Мы приходим на могилу еще и на тот случай, если придет Мессия: мертвая плоть нашего родственника восстанет из могилы — а тут и мы как раз — сидим, ждем. Мы будем первыми, кто сможет вновь обняться со своими покойными родителями, дядюшками и племянниками. Это, конечно же, в чистом виде идолопоклонство. Останки, реликвии, святые мощи. Мы все слышали про череп Гоголя в юности и в зрелом возрасте, про торговлю исчезнувшей отрубленной головой Кромвеля, знаем, что произошло с мумией Ленина. Прах Иммануила Канта переносился раза четыре (поскольку он, как атеист, изначально был похоронен за оградой кладбища), а его саркофаг вскрывался и нацистами, и советскими завоевателями Кенигсберга, так что неясно, что покоится сейчас в саркофаге — не останки ли ноги моего отца, попавшего под артиллерийский обстрел на подходах к Кенигсбергу?