– Я зайду за вами в пять. Обед назначен на шесть, но пока выйдем, пока дойдем. А пока вот вам билет. Я заплатил за вас, так что деньги можете отдать мне, – он протянул квадратик плотной бумаги, на которой типографским способом были напечатаны две латинских литеры, над ними голубь в лучах и ветка акации.

– И сколько же стоит это удовольствие? – Глафира с опаской, словно ядовитого жука, бросила приглашение на стол.

– Полторы рубли.

– Ого!

– На торжественных обедах, когда шампанским потчуют, входной билет может и два руля стоить. Я понимаю, дорого. Дома-то и за десять копеек можно с роскошеством пообедать, но… – Озеров развел руками, мол, что делать! – И обязательно возьмите с собой кошелек. Не знаю, как у вас в Германии, а у нас обряд подавания милостыни обязателен.

Получив деньги за билет, Озеров сразу направился к выходу. Вид у него был до крайности самодовольный. В дверях он обернулся и уже тоном приказа сказал:

– И не забудьте! Шляпа круглая, перчатки белые, без оружия.

Озеров мог бы и не стараться. Глафира согласна была поехать куда угодно, только бы не оставаться наедине с собственными мыслями. Но, честно говоря, все ее раздумья и мыслями-то нельзя было назвать. Она словно озиралась, вглядываясь в темные углы подсознанья, ожидая, что где-то рядом уже клубится новая опасность, чтобы ударить ее наотмашь по щеке, по жилам, по печени и сердцу.

Надо искать выход! Но какой? На худой конец можно будет вернуться в Вешенки, предъявить себя, смотрите, люди добрые. Я не покойница, я живая! Даже если дура Марья примет ее за приведение и начнет орать, мол, ничего не знаю, Глафира Турлина у нас на кладбище лежит, уж нянька Татьяна ее наверняка признает. Да и слуги подтвердят. Правда, в суде, положим, их слушать не станут, но можно будет еще призвать Баранова. Этот поношенный господин, возомнивший себя женихом, так хотел присоединить Глафирины деньги к собственным, что, пожалуй, поведет себя как порядочный человек и признает в ней невесту. Ах, кабы всем на земле было выгодно быть порядочными, какая славная была бы жизнь! Стоп! Если он признает в ней невесту, то, стало быть, надо будет с ним под венец идти. Значит, ее побег, мужской костюм, встреча с Варенькой, надежды на лучшую жизнь пойдут прахом? Значит, все зря?

Озеров явился вовремя. Масонская трапеза происходила не на Елагином острове, а где-то недалеко от Мещанских улиц. Они довольно быстро дошли до Невской перспективы, далее проследовали к Знаменской церкви. Дом, в который они направлялись, Озеров называл его «запасной дворец», находился за Преображенскими казармами.

По дороге Озеров трещал без остановки, посвящая немца в обычаи русских масонский трапез. Глафира не поняла, рассказывал ли он все это по собственному почину или по приказу свыше.

– Мы так понимаем: «Обед отправляется не к прельщению тела, но к умеренному его насыщению».

– Это, стало быть, не обжираться?

– Именно, – с готовностью согласился Озеров. – У нас как заведено? При торжественной столовой ложе, днем отправляемой, употреблять не более семи блюд. А если вечером – не более пяти.

– Ничего себе! Пять блюд. Это же из-за стола не встанешь. А сегодня как будет?

– Не знаю. Меня не уведомили, какая сегодня будет ложа. Может быть, и обыкновенная. Но я думаю, что торжественная, а значит, с вином. В зависимости от торжественности той или иной ситуации произносится определенное количество здравниц. По ритуалу их бывает не более девяти, но иногда великий мастер увеличивает число здравиц, говоря при этом все, что ему заблагорассудится.

– Отсебятину лепит?

Озеров вдруг обиделся на слишком приниженный, насмешливый тон Глафиры.

– У вас критический ум, господин Шлос, – сказал он строго и далее молчал до самого порога.

Гости собрались в красивой голубой гостиной. В открытую дверь была видна большая, уже готовая к ужину зала. Три стола, поставленные буквой «П», были накрыты белоснежной скатертью. Приборы были расставлены, слуги носили вино в бутылках и большие тарели с закуской. Видимо, трапеза была титулована как торжественная.

В гостиной собралось не более десяти человек, гости стояли группками и разговаривали оживленно, то там, то здесь вспыхивал смех. Глафира не видела ни одного знакомого лица. А может быть, ей это только показалось с перепугу. Но тех двоих, которые везли ее на Елагинский остров, Наумова и рыжего Гриньку, точно не было в числе собравшихся.

– Вы сядете со мной рядом? – спросила она Озерова шепотом.

– О нет, за столом каждому подобает свое место. Мне поручено только привести вас сюда. Как я понимаю, вы почетный гость.

К удивлению Глафиры, Озеров тоже говорил шепотом. Он как-то вдруг стал меньше ростом, ссутулился и голову пригнул. Через минуту она обнаружила, что его нет рядом, Озеров исчез. Глафира отошла в сторонку и села у окна. Она решила ничего не предпринимать и не задавать никаких вопросов. Если она кому-то здесь нужна, то ее найдут. А пока надо унять дрожь в коленках, стучат друг о дружку, как бильярдные шары. И не вытирай ладони о кюлоты! Что за мужицкая привычка?

Гостиная. Как и все у масонов, была необычайно убрана, в простенках, обтянутым голубым штофом, висели медные, а может быть, изготовленные из позолоченной бронзы, символы вольных каменщиков. «Все мы живем между циркулем и наугольником», – высокопарно говорил Озеров, – циркуль суть солнца, наугольник – часть земли, освещенная живительным светом». Особенно хороша была искусно выполненная и украшенная эмалью роза – символ то ли любви, то ли страсти, Глафира забыла.

Вдруг все разом, словно по команде, зааплодировали, а потом неторопливо направились в обеденную залу. Народу подсобралось уже порядочно. К Глафире подошел строгого вида господин и предложил ей жестом следовать за собой. У господина наличествовали раскосые глаза, а лицо, цвета старой слоновой кости, было столько неподвижным, что Глафира мысленно обозвала его маской. Далее он указал ей место за столом. Впоследствии она узнала, что это был Восток, почетная сторона, предназначенная для высоких членов ложи и важных гостей.

Маска разместился рядом, справа от Глафиры уже сидел неопределенного возраста мужчина, живой, носатый, кареглазый и с голубой лентой через плечо. Он встретился с Глафирой глазами и доброжелательно улыбнулся.

Разговоры стихли, за столом стало очень тихо, похоже кто-то незримый дирижировал поведением собравшихся. Благообразный старик с мягким, женским подбородном (неужели это и есть Елагин, директор всех театров!) встал и спросил громко:

– Брат первый надзиратель, который час?

Маска неторопливо поднялся на ноги:

– Самый полдень.

Глафира не успела удивиться, какой полдень, если уже вечер, как услышала шепот, Маска объяснял ей по-немецки смысл происходившего. Это хорошо, значит, Озеров еще не донес, что она знает русский. Объявление полдня было знаком открытия ложи. Но к еде никто не приступал. Все молитвенно сложили руки в белых перчатках и закрыли глаза. Глафира тоже закрыла глаза и стала читать «Отче наш». Когда она прочитала молитву по третьему разу, вдруг грянула песня – громкая, слаженная. Маска тут же взялся переводить текст, что, надо сказать, изрядно мешало слушать. Масонский гимн был длинным. Приведем только последний куплет – для общего знания: