и самим принимать гостей — этого невозможно было избежать. И здесь, даже при наличии хорошо вышколенных слуг и несмотря на то, что сам Кит был отличным хозяином, на ее долю выпадала трудная роль хозяйки. Роль эта достаточно сложна для любого человека, который соприкасается с людьми из иного мира, разговаривающими едва ли не на другом языке, а для Премалы, не получившей соответствующего воспитания и не обладавшей искусством скрывать свои мысли, она была просто непосильна.

Для Кита званые обеды были развлечением: веселый, беззаботный, он возвращался с теннисного корта, взбегал по лестнице и наскоро принимал душ, затем спускался с сияющим видом вниз, подбадривал слуг то шуткой, а то — похвалой по поводу какого-нибудь блюда или хорошо подобранного букета (слуги очень старались угодить ему, и это знаменательно, потому что англичанкам далеко не всегда удается побудить своих слуг к такому усердию), и когда наступало восемь часов вечера, уже блистал в обществе. Премала же, наоборот, сникала, настораживалась, внутренне напрягалась, все ее движения, жесты, такие изящные, когда она находилась среди знакомых, становились неуверенными, скованными.

— А вот и они, — объявлял Кит и сбегал с крыльца навстречу своим друзьям.

Весело переговариваясь, они гурьбой поднимались на веранду, куда выходила потом и Премала. Она робко улыбалась и молчала. Наступала небольшая заминка, но вскоре разговор начинался снова, он лился плавным потоком, обтекая хозяйку, застрявшую среди рифов своей застенчивости.

Потом все садились ужинать, и тогда разговор шел о званых вечерах, которые были или еще будут, спортивных турнирах в клубах, об их общих друзьях, а иногда, если кто-то из гостей недавно вернулся из путешествия, начиналась оживленная беседа о Лондоне, о новых лондонских спектаклях, об игре в крикету Лорда, о скачках в Эпсоме и вообще об Англии — об Оксфорде теперь упоминали уже редко. Обо всем этом Премала почти не имела понятия и с каждым разом все меньше и меньше участвовала в разговоре. Она, по обыкновению, молчала; но это молчание не означало спокойствия— она краснела при каждой случайно брошенной ей фразе, если эта фраза требовала от нее какой-то реакции.

Однажды она забыла о своих обязанностях. Ужин кончился, женщины ждали, когда она подаст знак выйти из-за стола, но знака не последовало. Затихший было разговор возобновился, а Премала все еще не поднимала глаз. Слева от нее сидела миссис Бэрдетт (в тот вечер на ужине женщин было больше, чем мужчин) — моложавая дама, игравшая в теннис с мужскими ухватками и обычно выступавшая в паре с Китом. При желании она могла бы вывести Премалу из задумчивости — для этого достаточно было легкого прикосновения или жеста, но не пожелала этого сделать и продолжала спокойно сидеть — равнодушная, немного скучающая, с выражением глубокой покорности на лице, как бы показывая, что ничего другого она и не ожидала.

Напротив сидел ее муж, невысокий, добродушный на вид мужчина. Он беспокойно ерзал на стуле, тщетно пытаясь поймать взгляд своей жены; казалось, он готов был пихнуть ногой ее или даже Премалу. Между тем беседа снова начала иссякать, и в паузах возникало ощущение неловкости, смущения, сочувствия к Киту, раздражения против Премалы, а вместе с раздражением — и некоторой жалости к ней.

Кит, сидевший на противоположном конце стола, потерял надежду привлечь внимание жены и довольно резко, хотя и старался придать своему голосу шутливый, тон, сказал:

— Как ни приятно нам твое общество, Прем…

При этих словах Премала вздрогнула, побледнела и вскочила со стула, впопыхах опрокинув солонку. Потом машинально, неловкими движениями принялась сгребать соль обратно, но тут же спохватилась, и мы, наконец, вышли из-за стола.

К одиннадцати часам (раньше обычного) в доме уже не осталось ни одного гостя. Прежде Кит, проводив гостей, сразу же отправлялся наверх и ложился спать, а мы с Премалой убирали серебро и вина. Но в тот вечер он вернулся в столовую молча, не глядя на нас, налил себе виски, закурил и сел на стул. Премала подошла к нему и тихо сказала:

— Извини, Кит… Не понимаю, как это я забыла… Очень глупо получилось.

Он поднял на нее глаза.

— Не важно. — В голосе его угадывалась легкая усталость. Он встал и добавил: — Но вообще-то, Прем, такую мелочь можно было бы и помнить.

Если бы Кит не устал тогда… И не чувствовал бы себя немного раздраженным… Если бы вечер не был таким тягостным… Если бы, если бы! Какое это имеет теперь значение? Слова-то были сказаны. Справедливые и очень обидные слова. А на его жене не было брони, которая спасала бы от ударов либо помогала скрывать раны. Пораженная, Премала молча посмотрела на Него, лицо ее съежилось. Через миг она поспешно вышла из комнаты.

Несколько минут Кит сидел в нерешительности, потом последовал за ней.

Я продолжала медленно делать то немногое, что оставалось несделанным; убирала виски в бар, — весь в сверкающих стеклах и зеркалах. Стоило распахнуть дверцу, как в нем вспыхивал яркий свет. Потом открыла сейф, вделанный в стену столовой, и стала складывать туда серебро. Тут я вспомнила, что на Премале было рубиновое ожерелье… Наверно, она захочет положить его в сейф. А может, не захочет? Я постояла немного в нерешительности, потом захлопнула дверь сейфа, задвинула тяжелые засовы, заперла замки и прикрыла замочные скважины накладками. Я перебирала в руках ключи, не зная, куда их деть, и в это время услышала шаги Кита. Он шел в гостиную, и я последовала за ним.

— Вот ключи от сейфа, — сказала я.

Он взял ключи и положил их на стол.

— Ты лучше спрячь, — предложила я.

Он послушно сунул их в карман. Казалось, он делает это машинально.

— Ума не приложу, — сказал он. — Не могу понять, что С ней творится. Может быть, я во всем виноват? Как ты думаешь?

Милый Кит. Смотрит на меня немигающими глазами— такими же, как у мамы и как у меня. В глазах его недоумение. Боль. Он хочет знать, просит меня объяснить. Но что я ему скажу? Дьявольски несправедливо, что остроты зрения лишены как раз те, кто в этом больше всего нуждается!

Сказать ему, что Премала немного расстроилась, но завтра обо всем забудет. Не волнуйся, за ночь буря уляжется. Сказать: «Это пустяки, поверь мне, завтра все будет так, словно ничего не случилось»? Можно было сказать так. Успокоить его. Согнать с его лица это выражение. Но я не могла.

— Час поздний, тебе надо отдохнуть, — сказала я, взяв его за руку.

Казалось, брат не слышал меня. Он продолжал