Для севера Верхнего запах дешевого курева, что для модниц Бурса аромат хороших духов, привезенных из Пьентона.

Кепки у меня не было, но я приложил руку к воображаемому козырьку, приветствуя даму. Ее лицо, словно вырезанное из старого дерева, даже не дрогнуло, а выцветшие от возраста глаза остались безучастны к тому, что происходило дальше чем дюйм от кончика ее папиросы.

Ну и ладно.

В редких стальных корзинах, расставленных вдоль улицы, догорал огонь. В отличие от Рынка или Холма здесь не было газовых и масляных фонарей, улицы освещались по старинке.

Мостовые, кстати говоря, тоже отсутствовали. Под ногами лежали рассохшиеся доски, но чаще всего вместо них и вовсе земля, которая весной, осенью и во время дождей летом частенько превращалась в грязь. Вываливаемый возле домов уголь для обогрева помещений добавлял ей мрачный оттенок, и эта субстанция просто ждала момента, чтобы испачкать ботинки или брюки. От лошадиных копыт и колес подвод грязь умудрялась попадать и на стены, которые штукатурили в последний раз лет восемьдесят назад. Ее никто оттуда не смывал. Работягам, вкалывающим на мануфактурах, до двух лун, как выглядят их дома, куда они возвращаются поздно вечером лишь для того, чтобы выспаться перед очередной сменой.

Я перешел через низкий ненадежный мост, сделанный из наброшенных на каменные сваи, плохо прилегающих друг к другу бревен. Прежнюю конструкцию унесло паводком, но городские власти не спешили что-то делать для тех, кто здесь живет. Люди Верхнего неприхотливы, как полагают на Холме. Могут существовать и без трат из городского бюджета.

Коммунальные дома, сонный канал, старый мост, маленькая церквушка, продуктовая лавка, складские помещения артелей и трестов, о существовании которых большинство и не знало.

Двери здесь располагались выше уровня земли. К каждой вело свое крыльцо. Трое господ крутились возле одного из них, и мое появление не прошло незамеченным.

Одному было лет двадцать, и кепка на его бритой голове больше всего походила на навозную лепешку. Второй, моего возраста, тощий, с плохо повязанным шейным платком, был похож на пропитого цыпленка. Третий, сидевший на ступенях, массивный крепыш за пятьдесят, с небритой рожей гориллы, в помятом низком цилиндре, сдвинутом на макушку.

Следует отметить, что у всей честной компании были вполне приличные (для этих мест) шерстяные костюмы-тройки. Они им шли примерно как идут ослам епископские мантии.

Молодой как бы невзначай встал у меня на пути и спросил вежливо:

– Заблудились, мистер? Этот район не слишком дружелюбен к чужакам.

– Шли бы вы домой, мистер, – посоветовал тощий, держа руки в карманах, но не приближаясь. – Вас, как видно, уже нашли неприятности. Не стоит разыскивать новые.

Мой потрепанный внешний вид вызывал жалость даже у местных акул. Такого и есть-то стыдно.

– Я их и не ищу, – миролюбиво ответил я. – Иду в «Кувшинку».

– Разворачивай. Улица сегодня закрыта.

– Я бы не стал с ним связываться. – Крепыш с крыльца решил тоже поговорить.

– Знаешь его? – Тощий все так же торчал палкой на прежнем месте.

– Друг Мосса и Сибиллы. Он как-то одним ударом свалил куклу.

– Да ну? – передернул плечами тощий. – Прямо вот сразу и куклу?

По его тону было понятно, что в это он не поверил.

– Ага.

– Надо признаться, она этого просто не ожидала, – скромно пояснил я.

– И чего ты еще жив? Старуха обычно не добра к тем, кто касается ее кукол.

– Об этом лучше спросить у нее.

Тощий еще раз передернулся, словно я предложил ему устроить завтрак рядом с гниющим трупом, но расслабился и достал картонную пачку папирос. Интерес ко мне он потерял.

– Значит, любишь бить женщин? – Юнец отступил, открывая мне дорогу.

Я посмотрел на него с печалью, точно отец на неразумного сына, кричащего, что бродящий на улице медведь-людоед – милый щеночек. Некоторые не понимают разницы между «женщинами» и «чудовищами». Хотя папаша Уолли частенько пытается нас убедить, что разницы никакой нет. Но его можно простить за это – старик столько десятков лет коптит небо и с рассудком у него не всегда нормально.

Я не стал учить парня жизни, пошел себе дальше, напоследок кивнув бугаю, и тот с ленцой взялся пальцами за край своего цилиндра.

Конец улицы – череда пустырей, заросших высокой высохшей травой; одно старое кладбище, сейчас застроенное заброшенными пакгаузами, в которые раньше баржи свозили таможенные грузы из порта; ржавый грузовой кран, устремивший стрелу в ясное небо.

Довольно унылое место, надо сказать. Особенно если знать, что совсем недалеко отсюда городской крематорий. Да и Стальная Хватка – вот она, на той стороне Бутылки, как на ладони, и кирпичные трубы заводов растут, как деревья в чащобе, сплошной стеной. Люди вешались и от более жизнеутверждающего вида.

В луже, раскинувшейся недалеко от сорняков, валялась дохлая упитанная крыса. Стоило бы пошутить, что вот она вешаться не стала и просто утопилась, но как-то особого настроения не было. «Якорь» все еще оставался в моей крови, так что порой меня «накрывало». Прямо как сейчас.

Хотелось лечь по соседству с безымянной крысой, отдавшей свою жизнь незнамо за что, и поспать часов двадцать. Она точно не будет против.

Дом, стоявший на отшибе, на выступающей в озеро косе, большой, пятиэтажный, с остроконечной крышей, маленькими окошками и водосточными трубами, которые словно жевал гигантский кот, чем-то напоминал логово ведьмы. Сухой плющ на западной стене тянулся к небу одним сплошным ковром.

Здесь было множество подсобных помещений, даже своя стоянка и хранилище лодок, псарня (меня тут же облаяли), охрана (посмотрели, но не остановили) и тьма-тьмущая деталей, о которых я, казалось, забыл за эти годы.

Вывеска предупреждала, что «Кувшинка» открыта с вечера до рассвета. Дверь, как водится в такое раннее время, была заперта. Пришлось стучать. Человек, открывший ее, оказался мне не знаком и больше напоминал сбежавшего из дурдома господина, чем привратника и вышибалу. Не могу понять: камзол прошлого века выглядел дико или, наоборот, модно и оригинально? Но напудренный парик, который почел бы за честь носить дедушка нашей славной королевы, явно был неуместен.

– Я могу помочь? – Акцент его звучал как у уроженца Республики.

– Э-э-э… – Признаться, я на секунду растерялся, увидев столь странного работника Мосса, но он счел, что я пытаюсь узнать его имя, и представился:

– Жак. Мы откроемся вечером… – Он тоже поколебался, но все же добавил: – Мистер.

Крайне любезно с его стороны, учитывая мой внешний вид.

– Я бы хотел видеть Мосса. Или Сибиллу.

Он еще раз оглядел меня, на этот раз чуть внимательнее, но, как видно, не нашел на моей потрепанной и порядком испачканной чужой кровью одежде ничего похожего на пропуск. Однако дверь захлопывать не стал.