– Мосс здесь?

– Нет. – Она с неохотой отвела от меня взгляд. – Уехал по делам в Ветродуй, но теперь вряд ли вернется до темноты. Все мосты под контролем армии. Проход судов по каналам от Светляков и ниже запрещен. На улицах неспокойно.

– Поэтому ребята Мосса крутятся на Подорожнике, встречая гостей?

– Тебя кто-то видел? – быстро спросила Сибилла.

– Молодой, тощий и крепыш. Это проблема?

Пожатие плечами:

– Как посмотреть. К вечеру жди гостей от Старухи.

Я действительно идиот. А «Якорь» не дает мозгу не только пользоваться ингениумом, но и здраво соображать.

– Мне надо уходить.

Мать моего сослуживца вздохнула:

– Итан, ты все такой же дурак, как и прежде. Если бы она хотела, ты был бы мертв еще десять лет назад. Мог бы и не убегать в Хервингемм.

– Я ударил куклу.

– Почему?

– Она сходила с ума. Ее должен был кто-то остановить.

– Вот и ответ. Ингениум разрушил ее мозг. Ты, остановив ее, избавил Старуху от проблем с властями. Плакальщик прикончил куклу тем же днем, и она, по счастью, не могла сопротивляться после твоего удара. Так что к тебе нет никаких вопросов. Ты оказал ей услугу, хотя и не знал об этом. Я бы написала тебе, но ты не оставил никому из нас своего адреса.

Могла бы и не говорить. Я и так порой чувствовал себя свиньей. Оправдывало меня лишь то, что я просто боялся, что мои неприятности перепрыгнут на них.

– И все же люди Старухи могут нагрянуть?

– Это все еще ее улицы. Кто знает, что она думает. Но прятаться тебе уже точно поздно. Добавки?

– Нет. Спасибо. Изумительно вкусно. – Я отодвинул опустевшую миску.

– Чой. Проводи моего гостя.

Вновь неслышно появилась маленькая мандаринка, поманила меня за собой. Мы поднялись на третий этаж, и девушка распахнула самую первую дверь, пропуская в комнату. Просторную, светлую, с небольшой печкой в углу, нагретой так, что, несмотря на осень, здесь было очень тепло.

– Мне остаться, мистер Шелби?

Я улыбнулся ей, чтобы смягчить отказ:

– Не сейчас.

Чой стала задергивать шторы, а я заснул прежде, чем она ушла, стоило моей голове лишь коснуться подушки.

Мне не снится кошмаров. Тех, что затронули многих после Великой войны. Я не слышу свиста пуль и взрыва снарядов. Не вижу оторванных конечностей вперемешку с землей, перекопанной артиллерией. Разрушенных городов, заваленных битым кирпичом, и обгорелых стволов деревьев без ветвей. Нет там и резких приказов искиров, криков пехоты, поднимающейся в атаку, свиста искривленного меча, скрежета штыка по ребрам, стонов раненых. Запаха пороха, березового дегтя, касторового масла, горячего обеда и разлагающихся трупов.

Мой сон – моя тьма. Он мертв. Безупречен в своей пустоте, как никем пока еще не обнаруженная пещера. И лишь в те дни, когда «Якорь» медленно и неохотно покидает мою кровь, я вижу пламя.

Маленькое и робкое, танцующее на огарке стеариновой свечи. Оно обещает мне, что скоро вернется, вновь сольется со мной, превратив нас в единое целое. И конечно же умалчивает о том, что следом за ним опять придет тень, которую я не желаю видеть.

В комнате тоже жило пламя – в масляной лампе с высоким прозрачным плафоном.

– Оранжевое, – произнес я.

Отлично. Старина Итан начал различать цвета и пока еще их не путал. «Якорь» почти ушел из организма.

Я выглянул в окно, обе луны соревновались в скорости с облаками. По всему выходило, что спать мне выпало часов двенадцать. Я повернул бронзовую ручку лампы, добавляя света. Где-то во мне есть точно такая же ручка, и дьявол порой выкручивает ее на максимум, превращая меня в демона. Хотя кому я вру и зачем? Никакого дьявола нет. Мы сами умеем творить зло, без всякого наущения сверхъестественных сил.

За стеной тем временем довольно театрально стонала женщина. «Кувшинка» жила по своим законам и принимала посетителей.

Вода в тазу, возле зеркала, уже остыла, но я с удовольствием умылся. Провел рукой по щекам. С бритвой я не встречался со дня отлета из Хервингемма. Но с этим пока еще можно повременить.

Некто заботливый приготовил мне коробку зубного порошка, щетку со свиной, жесткой щетиной и кусок светло-коричневого мыла, благоухающего незабудками. В шкафу висел шерстяной костюм-тройка, свежая рубашка, новые ботинки, подтяжки и даже галстук-бабочка. Итан Шелби при таком наряде должен выглядеть как вполне приличный человек.

В коридоре целовалась парочка. Клиент, какой-то работяга, с крепкими, натруженными руками, сейчас мнущими кружева юбок, взглянул на меня не слишком приветливо. Ну, тут уж он сам виноват, раз не успел добраться до комнаты и ему приспичило оценить женщину в людном месте.

Чем ниже я спускался, тем громче становилась музыка. В «Кувшинке» не было своего оркестра. Заведение здесь не настолько шикарное, как в Бурсе или Земле Славных. Там они могут позволить себе и электрический свет в бессчетном количестве самых ярких ламп накаливания, и оркестр, играющий квикстеп, фокстрот и даже новомодный рэгтайм, завезенный на континент из Конфедерации Отцов Основателей. Здесь же крутил пластинки патефон, и публика слушала иную музыку. Им больше по нраву заунывные песни о бедах, печали и любви. Вроде «Сухой корочки», «Полюбил жену соседа» или «Горе преступника». Впрочем, порой никто не был против и «Как вспыхнут огоньки» или «Милашки Долли». Но для этого следовало хорошенько набраться.

Сибиллу я не увидел, прошел через полупустой зал до соседней лестницы, ведущей в другую часть здания. Ту, куда люди приходили не для встреч с женщинами, а ради ставок и азартных игр. Внизу, в подвале, если не было паводков, проводили собачьи и кулачные бои. Чуть выше играли в карты. Еще выше – в бильярд.

Охранники на входе, которых, как видно, предупредили, пропустили меня без вопросов.

О том, что Артур вернулся, мне сказал запах. Весь второй этаж благоухал яблочным табаком. Владелец «Кувшинки» еще до войны перенял привычки алавитов курить по вечерам кальян. Он ни дня не мог прожить без своей трубки и булькающего стеклянного горшка, продымив весь кабинет.

Мосс, закинув ноги на низкий стол, развалился на протертом кожаном диване. За те годы, что мы не виделись, приятель набрал по меньшей мере два стоуна и покруглел везде, где только это было возможно. Волосы на голове стали редкими, а глаза поблекли. Вот уж к кому время оказалось неумолимо. Даже жестоко.

Заметив меня, он оживился, громко хлопнул в ладоши:

– Ганнери! Черт побери! Я уже заждался!

Он поднялся, отчего стал виден торчащий из-под жилета живот.

– Тебя просто не узнать, капрал. Праздная жизнь?

Мосс хохотнул, постучал по брюху:

– Это мои беды и страдания. Прячу их от мира, дабы спасти все человечество.