– Мэтт…

– Ты действительно вломилась к нему в дом?

– Нет!

– А он говорит, что да.

Ким почувствовала, что терпение у нее готово лопнуть. Дыши глубже и владей собой.

– Я осмотрела дом и усадьбу в долине Северина. Но это уже не его дом. Там все заброшено.

– Ты до конца в этом уверена? Ты проверила записи о владении перед тем, как туда соваться?

– Нет, но…

– Так я и думал. Директор сегодня утром должен был перед ним извиняться.

– Извиняться? — Перед глазами мелькнул образ Трипли. Он улыбался. – За что? Что бы там ни было в бумажках, дом заброшен!

– Трипли счел, что Институт сует нос в его дела, – вздохнул Мэтт. – Ким, мы его заверили, что здесь недоразумение и вопрос закрыт. Я не знаю, что ты там затевала, но вопрос закрыт, понимаешь?

– Мэтт, это я делала от своего имени.

– Ким, ты ничего не делаешь от своего имени. Ты – представитель Института. Ты же каждую неделю по два раза выступаешь от нашего имени. – Глаза Мэтта затвердели. – Ты бросишь это дело и больше близко к нему не подойдешь. Это ясно?

Ким не опустила глаз.

– Мэтт, я вчера говорила с одним техником из «Интерстеллар» насчет ремонта «Охотника» после возвращения. Он мне солгал.

– Откуда ты знаешь?

– По лицу видела.

– Отлично. Это убедит каждого, кто усомнится в твоих словах.

– Слушай, Мэтт, если тут ничего нет, почему Трипли так вскинулся? Что он прячет?

– Это просто. Там погибло много людей – при взрыве. Если выяснится, что его отец как-то за это отвечает, на него подадут сотни исков.

– После стольких лет?

– Я не юрист, но могу сказать, что он потеряет очень много, если ты найдешь какие-то свидетельства вины его отца.

Очевидно, кто-то вошел в офис Мэтта. Это было за спиной у Ким, и потому она не видела кто. Но Мэтт так воззрился на посетителя поверх ее головы, что дверь закрылась, и Мэтт снова переключился на Ким.

– Мэтт, я не представляю себе, как смогу просто так все это бросить.

Он прокашлялся.

– Ким, я отлично понимаю, что это для тебя значит.

– Мэтт, ты понятия не имеешь, что это для меня значит.

– Ладно, прости. Я слышу, что ты говоришь. Но проблема в том, что для поддержки расследования нет доказательств. И если ты будешь упорствовать, то Институт прогорит, ты окажешься на улице, а ничего больше ты не достигнешь.

Целая минута ушла у Ким на то, чтобы овладеть собственным голосом.

– И как же мы найдем доказательства, если искать не будем?

Вид у Мэтта стал страдальческий.

– Ким, я не знаю. Но ты должна понимать, что ты представляешь Институт круглые сутки без выходных. Любые твои действия отражаются на нас. – Он поставил локти на стол и подпер сцепленными руками подбородок. – Я понимаю, что это по отношению к тебе несправедливо. Но и ты пойми, что поставлено на карту.

– Деньги.

– Куча денег.

Ким позволила себе опустить веки.

– Еще что-нибудь?

– Нет, это все, что я хотел тебе сказать.

– Спасибо, – сказала Ким и прервала связь, оказавшись вновь в своей гостиной. Она поднялась, взяла куртку и вышла на террасу.

Море было холодным и серым.

Приди со мной к туманной пелене

У полосы заката, западней Сент-Джонса…

Крес Виллард, «К западу от Сент-Джонса», 487 г.

Одной из главных задач Института было как можно более полное использование интереса к проекту «Маяк». Мэтт уже организовал интервью с членами экипажа «Трента». Это было не очень удобно, потому что сигналы гиперсвязи походили с запаздыванием. Журналистам приходилось подать вопросы письменно и приходить за ответами на следующий день. О непринужденности или о том, чтобы из ответа сразу возникал следующий вопрос, говорить не приходилось. А потому никому особенно не хотелось беседовать с экипажем «Трента». Журналистов в экспедиции не было, потому что время полета было дорого, а репортажи не стали бы хитами. Слишком все это было далеко. А возможность существования иного разума никто уже не принимал всерьез. Интерес возбуждала не цель эксперимента, а сама возможность взорвать звезду.

Поэтому информационная служба Института решила сделать упор на этом аспекте и на тех выгодах для человечества, которые открывает такая возможность. К сожалению, никто не мог сказать, что же это за выгоды. Разве что улучшение конструкций магнитных бутылок. Улучшение контейнеров антиматерии. Может быть, системы отклонения гравитации, которые позволят электронным устройствам работать в еще более сильных гравитационных полях.

Крей Эллиот, младший специалист-пиарщик, кивал и записывал. Ким не скрывала своего неудовольствия.

– Мы все время пытаемся продавать науку под тем соусом, что кто-нибудь сможет купить себе зубную щетку получше, – ворчала она. – Куда девалось бескорыстное любопытство?

– Надо быть практичными, – отвечал Крей. Он был талантлив, кипел энтузиазмом и жизнерадостностью. Жизнерадостность ее больше всего и раздражала.

Но он был прав – надо было подчеркивать практический аспект: увеличение эффективности дальних межзвездных полетов, элементы, дающие горючее для отопления и освещения целых городов, и с повышенной безопасностью.

Ким возражала:

– Межзвездные полеты сокращаются, энергии у нас и без того больше, чем мы можем использовать, и пока еще не было ни одной аварии с топливными элементами – по крайней мере известных мне. Ни разу.

Если не считать, возможно, пика Надежды.

– Не важно, – отвечал Мэтт. – Это все детали. А на детали никто не обращает внимания.

Может быть, он и был прав. Не впервые им делать небольшие натяжки. Два года назад Институт не стал опровергать слухи о неизбежном прорыве в работе над антигравитацией. Хотя такая работа не велась и все физики, которых знала Ким, считали антигравитацию невозможной. Слухам верили поскольку люди считали, что если можно вызывать гравитацию искусственно, то можно и нейтрализовать ее действие. Хотя это было совсем другое дело. Чтобы вызвать гравитацию не надо изгибать время и пространство, достаточно создать магнитные поля, позволяющие людям ходить внутри звездолета.

Ким подозревала, что слухи могли быть пущены самими пиаровцами. Когда она заговорила об этом с Мэттом, он с благородным негодованием такие предположения отверг. Благородное негодование – это всегда был верный признак, что Мэтт врет.