Половине участников дали понять, что они живут в мире добра, где все заботятся друг о друге. А другая половина узнала, что их окружают люди черствые, равнодушные. Обе половины поступили по примеру большинства — сочувствовали либо нет, если думали, что все так реагируют. Затем надо было от чувств перейти к действию: мы предлагали пожертвовать на ночлежку для бездомных. И чаще это делали те, кто думал, что сограждане тоже проявляли эмпатию, чем те, кого мы убедили, что такие вещи у других не вызывают жалости.

В этом исследовании мы сами создали эмпатические и неэмпатические нормы, и участники им подчинились. За пределами лаборатории нет необходимости ничего выдумывать.

В жизни полно примеров жестокости и доброты, счастья и страданий. Обращая внимание на положительные стороны, мы подталкиваем людей к здравым и добрым поступкам их же конформностью.

Именно это недавно осуществили те же исследователи, которые изучали употребление алкоголя среди студентов[235]. Первокурсников привлекали к групповым обсуждениям и демонстрировали, что на самом деле никто не пьет столько, сколько они предполагали. Просто указав студентам на норму, удалось снизить употребление алкоголя в последующий год.

То же касается эмпатической позиции группы. Гражданские ведомства, директивы отделов персонала и корпоративная этика — все это нормы в виде контрактов: согласие уважать позицию друг друга и изгонять несогласных. Эмпатия бывает не только индивидуальная, но и коллективная. Процветают те организации, которые ставят на первое место доброту, даже когда речь идет о выгоде. В 2012 году Google обнаружила, что ее самые успешные команды являются и самыми «человекоориентированными»: там все понимают и поддерживают друг друга[236]. В дизайнерской и консалтинговой компании IDEO поощряется взаимопомощь, а отзывчивость играет роль при отборе соискателей и в повышении[237].

Их примеру может последовать любая организация, частная и общественная, большая и маленькая, официальная и неофициальная. Мы не поодиночке боремся за эмпатию в жестоком мире. Мы — это сообщества, семьи, компании, команды, города и страны, и мы можем сделать доброту частью культуры и превратить ее в выбор каждого по умолчанию. Мы не только живем по нормам, мы сами их создаем.

Единственная девочка в семье, Сью Рар росла с шестью братьями и никогда не боялась драться. В начале карьеры в департаменте шерифа округа Кинг, что неподалеку от Сиэтла, она приехала на вызов утихомирить пьяного, приставшего к клиенту магазина. «Я ему сказала: “Слушайте, у нас два варианта. Вы либо попадете в тюрьму, либо сейчас уйдете и проспитесь, и никто не пострадает”».

Он ударил ее на полуслове, застав врасплох. «Я мгновенно отреагировала, но не так, как учили в полиции, а как я привыкла с братьями. Схватила его за волосы и дернула вниз, а пока он летел — врезала ему в пах».

С минуту они боролись, пока Рар не защелкнула наручники, проехавшись в процессе костяшками рук по асфальту. «Боли я не почувствовала в пылу драки. Мой инспектор ринулся к нам с криком, и потом он рассказывал: “Ты стояла с улыбкой до ушей, истекая кровью”». Вечером она сказала мужу: «Теперь я понимаю, почему мальчишки любят драться, — это так здорово!»

В полиции Рар пригодились и другие навыки из детства. «С братьями мне приходилось учиться манипулировать, хитрить и давить». В округе Кинг полицейские-новички первые три месяца работали под началом офицера полевой подготовки, который проверял, насколько они удовлетворяют требованиям профессии и в том числе владеют ли рукопашным боем. Сью была единственной, кто ни разу не применил силу за этот срок (он закончился до того случая, который я только что описал). И эта графа осталась в бланке офицера полевой подготовки незаполненной.

Сейчас Рар возглавляет обучение полицейских всего штата Вашингтон. За полдюжины лет она реорганизовала систему и добавила новые требования в надежде вернуть в профессию утраченную эмпатию.

Современная охрана правопорядка, какой мы ее знаем, на удивление молода[238]. Двести лет назад даже в Лондоне улаживали беспорядки и вершили суд разрозненные силы. К 1820 году стало очевидно, что столица нуждается в более организованном поддержании порядка, но многие граждане с этим не согласились. Им представлялись марширующие по улицам войска, посягающие на их свободы. Задачу развеять их страхи возложили на сэра Роберта Пиля, британского министра внутренних дел. Пиль был блестящим ученым и ловким политиком, позже он отслужил два срока на посту премьер-министра Великобритании. Он понял, что полиция справится со своими обязанностями только при содействии граждан и полном их доверии.

В 1829 году Пиль представил закон о лондонской полиции, предусматривающий штат в несколько сотен констеблей (их до сих пор называют «бобби»[239] в его честь). Жизнь у них была незавидная. Они работали семь дней в неделю, не имели права голосовать и без разрешения не могли ни жениться, ни отобедать с простыми гражданами. Их обязали носить униформу — темно-синие кители и шлемы — даже в нерабочее время, чтобы граждане были уверены, что за ними не шпионят. Вместе с законом Пиль предложил схему обеспечения правопорядка, которая сегодня кажется откровенно идеалистической. «Власть полиции, — писал он, — зависит от общественного одобрения ее существования, действий и поведения». Он потребовал, чтобы офицеры «применяли физическую силу только в случаях, когда увещевания, внушения и предупреждения бесполезны». И добавил знаменитое высказывание: «Полиция — это народ, а народ — это полиция».

Перебравшись через Атлантический океан, новая схема правопорядка принесла с собой идеи Пиля. Американские полицейские офицеры служили по месту жительства. Они арестовывали грабителей, но еще курировали столовые для бездомных и помогали иммигрантам искать работу. Вознаграждали их не за количество арестов, а за обеспечение порядка[240]. В XX веке полиция стала профессиональнее и дальше от народа, но сотрудничество с жителями все еще считалось основной частью полицейской работы. Офицеры страны обязывались «сотрудничать с общественностью» — несколько туманная, но человечная формулировка подразумевала такие вещи, как игра в баскетбол с населением и посещение местных мероприятий вроде ярмарок выпечки.

За последние десятилетия эти идеалы поизносились, в основном по причине возрастающего насилия. С ростом оборотов наркоторговли преступники стали обзаводиться оружием, и иногда они вооружены лучше полиции. В 1965 году рутинная остановка автомобиля для проверки обернулась шестидневным бунтом: тридцать четыре человека погибли и более тысячи были ранены. На следующий год Чарльз Уитман затащил восемь винтовок и семьсот патронов на башню Университета Техаса и за полтора часа выстрелил в сорок четыре человека, убив тринадцать.

Многим стало казаться, что на улицах Америки идет война. К началу 1970-х еженедельно при исполнении погибали два офицера. В то же время полиция сформировала собственные батальоны — спецназовские