– Это вряд ли, – отвечает он и, почувствовав, что прозвучало грубо, добавляет: – Тысячу лет уже не спал нормально.

– Да, я тоже.

Она явно ждет от него еще каких-то слов, но Майкл в растерянности. Так они стоят и смотрят друг на друга. Через некоторое время он осмеливается:

– Как тут уснешь, если то и дело кто-нибудь заходит меня проверить.

– Вас тоже? – Эбби понижает голос и окидывает взглядом коридор. – За мной сейчас хотя бы перестали ходить по пятам. Это было ужасно.

– Представляю…

– Ну, надеюсь, сегодня ночью вам все-таки удастся поспать.

– Благодарю вас.

– В конце концов, завтра будет новый день, – усмехнувшись, произносит она и закрывает дверь.

Сквозь стеклянную дверь Эбби разглядывает регистратуру. Гленн и Каллум уже ждут, Дэнни нажимает кнопку, и дверь открывается.

– Наверху свободен маленький холл, – говорит Дэнни, сверившись с журналом. – Почему бы вам им не воспользоваться?

– Идемте за мной, – говорит Эбби, однако Каллум начинает подвывать от отчаяния.

Он впервые видит меня в такой непривычной обстановке, заключает она. Гленн протягивает Каллуму руку; тот пытается убежать. Только вдвоем им, наконец, удается уговорить сына подняться наверх.

Забавно, всего лишь сорок восемь часов назад я сидела здесь с Сангитой, думает Эбби, закрывая дверь. Я уже гораздо спокойнее, теперь нервничает мой ребенок.

– Эй, эй, – говорит Эбби, пока Гленн пытается успокоить Каллума.

Она приседает перед сыном. Огромные ушные протекторы делают черты эльфийского личика еще мельче; смотреть на него смешно и в то же время больно.

– Это мамочка. Ма-моч-ка. Помнишь меня?

Боже мой, думает она, не прошло и недели, а я так по тебе соскучилась. Эбби сидит на корточках, ждет и надеется… Тщетно: он даже не прикоснулся к ней, не говоря уже о том, чтобы обнять. Зато хотя бы вконец не расклеился. Вскоре мальчик перестает плакать и взбирается на один из диванов.

Гленн сидит на кушетке напротив. Во внешности моего мужа все еще есть что-то молодецкое, замечает она, окидывая его свежим взглядом. Он очень рослый и темный, Каллум хрупкий и светленький по сравнению с ним. Впрочем, если присмотреться, на лице сына можно заметить отражение черт Гленна: та же ямочка на подбородке, тот же изгиб рта.

– Ну, как тут дела?

Едва Гленн произносит эти слова, Каллум хватает вазочку с подоконника за диваном, вынимает цветы и кидает на пол.

– Ох, Каллум. – Эбби бросается их поднимать.

Каллум и бровью не ведет. Он наклоняет вазочку и…

– Нет!!!

Отхлебнуть воды он не успевает – Гленн ловит его за руку.

– Эй, приятель, брось свои аутистические штучки хоть ненадолго. – Он поворачивает Каллума лицом к себе.

В другое время Эбби возмутилась бы, услышав эти слова, но сегодня она смеется. Может, пребывание в Мореленде помогает ей лучше понять Гленна. Обычно она так занята сыном, что просто не видит мира без Каллума. Она всегда начеку, ни на минуту не упускает его из виду. А в последние пару дней у нее было время, чтобы уделить внимание самой себе, даже повеселиться – совсем немножко.

– Кажется, здесь мне действительно помогают, – говорит она, пока Гленн собирает с пола цветы.

Ей хотелось бы добавить, как это приятно – видеть повсюду вазы с цветами и не бояться, что из них выпьют воду или разметают их содержимое по полу. Хотелось рассказать Гленну, какой оказалось роскошью не спеша понежиться в ванной перед сном. А больше всего ей не терпится объяснить, как это здорово – вести разговоры со взрослыми людьми. Оказывается, у нее получается даже отпускать шутки! Она подружилась с Лилли и Колином, они вместе смотрели телевизор и играли в карты. Но она боится, что Гленн воспримет все это как критику в свой адрес: он уделял Каллуму мало внимания, из-за него Эбби несчастлива, поэтому и попала сюда.

– Ты немножко ожила, – говорит он.

– Да. – Хотя пройдет еще немало времени, пока мне станет лучше, думает она. – Все равно нужно еще несколько недель, чтобы подействовали антидепрессанты.

– Тебе назначили лекарства? Разве это нормально после того, что произошло на той неделе?

– Пойми, я не травилась таблетками.

Эбби отчетливо слышит раздражение в своем голосе. Лучше вести себя посдержаннее, но ее отвлекает Каллум – он добрался до пульта и то включает, то выключает телевизор. Она старается контролировать себя и говорить спокойнее.

– Вчера я беседовала с доктором Касданом – это здешний психиатр – об антидепрессантах. Он считает, что лекарство пойдет мне на пользу.

– О!

– А что не так?

– Я бы предпочел присутствовать при вашем с ним разговоре.

– Не знала, что должна спрашивать у тебя разрешения принимать лекарства.

– Конечно, не должна.

– Отлично. Особенно если учесть, что мы разводимся.

– Что не мешает мне о тебе заботиться, Эбби.

А всего несколько минут назад мне показалось, что мы начинаем понимать друг друга, думает она.

– Между прочим, это я оплачиваю эту больницу, – ворчит Гленн.

– Что-что ты сказал?

– Я говорю, если бы не я, тебя бы сюда не приняли.

– Нет, ты сказал не так.

– Хорошо, прости, я неправильно выразился. Конечно, плачу не лично я.

– Вот именно, платит твоя страховая. И если ты вдруг не заметил, последние несколько лет я не могла работать. Иначе у меня был бы собственный полис.

– Я знаю.

Не заводись, напоминает себе Эбби. У Каллума хоть и закрыты уши, кто знает, что он там слышит?

– Иди сюда, солнышко, – обращается она к сыну, однако тот продолжает играть пультом, сидя к ней спиной.

И моментально возвращается тревога. Эбби с трудом ловит воздух; такое впечатление, что кислород не попадает в легкие.

– С тобой все нормально? – спрашивает Гленн. – Ты как-то странно дышишь.

Она жадно глотает воздух, изо всех сил пытаясь умерить тревогу, хотя и чувствует, что вот-вот задохнется. Спокойнее, спокойнее. Это всего лишь физическая реакция. Представь свои мысли в виде умственных событий, которые приходят и уходят, как облака в небе… Ее трясет с ног до головы.

– Эй, – говорит Гленн, – Каллум, осторожнее, дружище. Дай маме присесть, а?

Как сквозь туман Эбби ощущает, что от отчаяния колотит себя по рукам. Гленн встает и помогает ей добраться до дивана. Ей хочется бежать отсюда, кричать, выпросить еще диазепама – что угодно, лишь бы прекратила сжиматься эта ужасная пружина.