Поглаженное платье висело на спинке кресла, когда Геша проснулся и с откровенным разочарованием посмотрел на хозяйку:

– Папа де?

«Хотела бы я знать, где», – подумала она.

– Ты же сам сказал – на работе.

Мальчик сморщился, но не заплакал. Варя заметила, какого мужества ему это стоило. Отвернувшись к стене, он поколупал обои, успокоился и запрыгал на кровати.

– Ва-ля! Ва-ля! Будем плятки иглать! И ка-кать!

Прятки заняли семь минут. Поиски детского горшка по соседям – восемь. Кроме этой жизненно важной вещи, Геше в Вариной комнате не хватало игрушек, книжек с картинками и елочки с гирляндами. Зато в вазе топорщились сосновые ветки.

Двадцать минут ушли на покраску акварелью макаронных рожков и нанизывание их на суровую нитку. Получились роскошные красно-желтые бусы. Варя перестала считать время. Примерно полчаса (полдня, сутки, вечность) мастерили бумажные флажки, рисовали на них «солныски» и украшали жилье.

– Класиво, – оценил совместную работу Геша.

Комната на самом деле очень повеселела. Особенно по сравнению с омраченным сумерками окном. Варя переоделась в сарафан, черный в ромашках, – хоть немного что-то нарядное. В душе веяли вихри – то враждебные, то панические: машина задавила, напал вооруженный грабитель, кирпич на голову свалился… Это он, Медынцев, на голову Варе свалился! Убить мало такого папашу.

– Геша, ты будешь печенье с молоком?

– Касу хочу.

– Манную?

– Да, – сказал он, подумав.

Пошли варить кашу.

В коридоре встретилась Маргоша в монгольской дубленке и полной боевой готовности. У нее не нашлось слов. Покрутив пальцем у виска, Маргоша зацокала вниз по ступеням. В театре ожидался карнавал, Новый год артисты собирались встретить в буфете.

Держа мальчика за руку, Варя попросила в фойе телефон у вахтерши Прокопьевны. Та, без настроения из-за дежурства в праздничный день, проворчала: «Надоели звонить», и злобно брякнула аппарат на конторку.

Надменный голос директорши почудился в трубке холоднее обычного. Варя, заикаясь от стыда и волнения, залепетала, что внезапно свалилась от ангины, еле добрела до телефона, простите, пожалуйста, температура под сорок, от души поздравляю с Новым годом и юбилеем, счастья вам, здоровья…

– И вам, – ледяным тоном пресекла Снежная королева. Выдержав паузу, добавила: – Вообще-то люди о болезни загодя предупреждают. Не за пять минут до торжества.

До торжества, судя по настенным часам фойе, оставался еще целый час. Варя отдала на подарок треть аванса, но гнев юбилярши был понятен, ведь и заказные места в ресторане, конечно, жутко дорогие…

– Ну, ты, девушка, вра-ать, – с осуждающим восхищением протянула Прокопьевна, приятно развлеченная разговором. – Мальчонку, что ли, девать некуда?

– Ага, – призналась Варя, смахнув со щеки вылетевшую из трубки снежинку. – Подкинул вот ребенка брат… двоюродный… сам смылся…

В кухне было темно. Отбрасывая искры на железный лист перед дверцей, весело гудела печь. На беленом боку печи баянистка Римма Осиповна докручивала последние кадры диафильма. Загорелся свет, и ее пятилетние двойняшки вытащили из-под стола упирающегося пса Геббельса.

– Марш отсюда с собакой, – турнула их мать в коридор. Удивилась, увидев Варю в домашнем: – Не пошла в ресторан? Ух ты, малец какой кареглазый!

Варя повторила легенду о двоюродном брате. Римма Осиповна выслушала и тихо сказала:

– Варенька, мне Маргоша давеча пожаловалась на этого… Медницкого, что мальца тебе оставил. Выходит, не вернулся за ним? Совести нет у человека.

Геша рвался в коридор к мальчикам и Геббельсу. Римма Осиповна выпроводила пса в тамбур, затащила своих бутузов в кухню и заперла дверь:

– Постучат, кому надо. Варенька, надо что-то делать. Медницкий твой неизвестно где шляется…

– Он не Медницкий, а Медынцев, и он не мой.

– Тут разницы нет, тут страшно, что мать ребенка потеряла. Представляешь, каково ей сейчас? Я бы уже все волосы на себе порвала. Полгорода бы обегала, больницы и морги обзвонила, милицию бы подняла на уши…

А Варя о родительнице Геши и не подумала. Ну, не то чтобы совсем, но не с такой позиции – материнской. Считала Медынцева нечутким, а сама…

– Варь, ты мальчика о ней спрашивала?

– Говорит – мама дома. Пирожки стряпает.

Римма Осиповна поставила на стол тарелку с теплыми булочками, налила мальчикам по розетке брусничного варенья. Глядя на бутузов, и Геша хорошо поел, все смели, даже Варину кашу. «Пасиба» за ужин Геша сказал Римме Осиповне и спросил у нее же:

– Когда Дед Молоз плидет?

– Скоро, Гешенька. Пойдем наверх, он и придет.

На ухо Варе Римма Осиповна шепнула:

– Попросила наших актеров заглянуть в костюмах. У них сейчас самый сенокос, по заказам отрабатывают. Позвоню им, пусть третий подарок возьмут.

– Прокопьевна сердится, кидает телефон.

– Ничего, посердится и перестанет. В милицию позвонить?

– Да, – Варя зажмурилась, представляя жену Медынцева, рвущую на себе волосы. – Да, позвоните, пожалуйста.

Елочка в комнате Риммы Осиповны стояла в углу на крестовине – покупная, с мягкими иголками из полимера, с электрическими свечами-гирляндами и стеклянными игрушками. Дед Мороз, хоть и пошатывался слегка от усталости, нисколько не растерял своей внушительности – посох выше шапки, борода до пояса и таинственный мешок за спиной. Снегурочка тоже себя не посрамила, несмотря на арлекиновское выражение лица из-за разводов туши под глазами. Прибаутки отскакивали от зубов сказочных гостей без сучка-задоринки, развеселившийся Дед Мороз спел про Снегурочку несколько почти приличных частушек. Римма Осиповна потушила свет, и в руках бутузов с шипением брызнули искрами бенгальские огни. Одну искристую палочку доверили подержать Геше с Вариной подстраховкой. Потом все закричали: «Елочка, зажгись!», и по мановению волшебного посоха вспыхнули разноцветные гирлянды. Варя смотрела в сияющие детские глаза с отражениями свечей и радовалась восторгу Геши, а внутри в то же время плакала.

Бутузы прочли по стихотворению и получили подарки из мешка. Геша с общей помощью спел песенку, отрепетированную днем. Дед Мороз и ему вручил красивый бумажный кулек, полный сладостей, яблок и мандаринов.

– Холосый Дед Молоз, пиходи есё! – закричал мальчик на прощание.

Милиция не приехала. Должно быть, вызовов много, беспокойный же день. Варя старалась не думать о жене Медынцева. Не знала, что сказать милиционерам, если приедут без матери ребенка. Отдать Гешу им, людям незнакомым, было как-то не по-честному – может, его и не искал никто. В десять Варя уложила малыша и прикрыла сбоку торшер шалью, чтобы свет не мешал ему спать.