Господин де Фонтенайль хохотал, воздевал руки к небу, то и дело подливал виски себе и предлагал гостю, тот отказывался, но все более и более вяло, и в конце концов согласился. Вирджиния не смела перебить отца Пентара, но, заметив, что солнце вот-вот зайдет, она шепнула на ухо Фонтенайлю:

– Уже поздно, мне надо возвращаться в лицей, отвезите меня.

– Извините, отец мой, – прервал священника Фонтенайль, – Вирджинии пора возвращаться в лицей. Я скажу шоферу, чтобы он отвез ее. Но, Вирджиния, обещай мне, что снова приедешь в воскресенье: я хочу увидеть тебя в образе Кандакии.

– Юная дева, – сказал отец Пентар, – поразмыслите хорошенько над тем, что я вам рассказал. Это вас утешит, когда вы будете думать о страданиях вашего народа.

– Ну что, Вирджиния, сыграла ты королеву у Фонтенайля? – спросила Вероника.

– Я сделала то, что должна была сделать. А еще я узнала, что тутси не люди: здесь мы иньензи, тараканы, гады, зловредные твари; а для белых мы герои их легенд.

Дочь короля Бодуэна

По окончании пасхальных каникул мать-настоятельница решила продемонстрировать, насколько далеко может зайти ее либерализм: она разрешила лицеисткам украсить перегородки, разделявшие их «спальни». «Только в меру и со вкусом», – уточнила она и раздала изображения Богоматери Нильской, которые следовало повесить над изголовьем кровати. Глориоза проследила, чтобы рядом с Богоматерью у всех висела фотография президента. В Руанде портрет президента осенял своим присутствием любой вид деятельности. В самых скромных лавчонках с верхней полки стеллажа, на котором располагались несколько пачек соли, спички и три банки сгущенного молока, взирал портрет главы государства. В самых гнусных кабаках он покачивался над кувшинами с банановым пивом и единственным ящиком «Примуса». В гостиных богачей и сильных мира сего портреты соперничали размерами: величина изображения главы государства свидетельствовала о нерушимой верности и лояльности чиновника или коммерсанта по отношению к освободителю национального большинства. Горе хозяйке дома, которая пренебрегла бы своими обязанностями и не смахивала благоговейно каждое утро пылинки с портрета любимого вождя.

Одна Горетти осмелилась критиковать почитаемое фото: «Я очень люблю нашего президента, – заметила одна, – но уж хотя бы для фото он мог одеться как президент: надеть фуражку, красивую военную форму с эполетами, с галунами на рукавах и кучей медалей на груди, все президенты так делают, а наш в своем костюмчике выглядит как какой-то семинарист». Окружающие притворились, что ничего не слышали. Все ждали реакции Глориозы. Та ответила не сразу и удивила всех своей сдержанностью: «Нашему президенту не нужна военная форма, чтобы общаться со своим народом, его и так все понимают, не то что тебя и твоего отца-полковника». Насмешки над особым говором северян, живших у подножия вулканов по соседству с гориллами, никого уже не шокировали – настолько они были обычными. Непонятно было, почему Глориоза не использовала свой привычный арсенал угроз: сообщить о таких подрывных высказываниях в партийные инстанции или, еще хуже, своему отцу… Самые проницательные сделали из этого вывод, что влияние военных, и в особенности с севера, явно возрастало и что сам президент вынужден был с ними считаться. Манеры Горетти вдруг показались им не такими уж нескладными, а ее речь не такой уж и грубой. Они проглотили обычные насмешки, вертевшиеся у них на языке, и принялись оказывать ей всевозможные знаки внимания и симпатии, которые Горетти принимала с высокомерной благосклонностью.

Украсить стены альковов в полном соответствии с рекомендациями матери-настоятельницы оказалось не так-то просто. Кто-то повесил плетеные коврики с традиционным геометрическим орнаментом, кто-то – вышитые салфетки с наивными цветочками, были тут и фотографии родителей или всей семьи, снятые на свадьбе старшего брата или сестры. Но самих лицеисток результат их стараний не удовлетворил: не так должна быть украшена комната современной, «развитой», как говорили во времена колонизации, девушки. Тут нужны – они это хорошо знали – фотографии молодых людей с длинными волосами, певцов в солнечных – так это называется – очках, девушек-блондинок, настоящих, еще блондинистее, чем госпожа де Деккер, девушек с длинными светлыми волосами в купальниках на пляже, как в кино, что показывают во французском культурном центре. Таких картинок, конечно же, в лицее Богоматери Нильской не было, разве что, предположила Иммакюле, можно спросить у преподавателей-французов, молодых и неженатых, особенно у мсье Леграна, который носит бороду и играет на гитаре. Глориоза решила, что к мсье Леграну пойдет Вероника и попросит его дать девочкам несколько глянцевых журналов: «Девушки-тутси вроде тебя умеют найти подход к белым, на этот раз это будет не для того, чтобы говорить гадости про республику». Мсье Легран был, казалось, польщен просьбой Вероники и на следующий же день принес на свой урок стопку журналов – «Пари-Матч» и «Салю ле копен». «Если захотите еще, – добавил он, – зайдите ко мне». Некоторые из девочек решили, что приглашение касается их лично.

Все стали лихорадочно листать журналы, потом долго торговались и делили между собой вырезанные фото. Особенно горячие споры вызвали снимки Джонни Холлидея, «Битлз» и Клода Франсуа. Из женщин фотографии Франсуаз Арди с ее гитарой показались слишком унылыми, Тина Тернер и Мириам Макеба привлекли внимание цветом кожи, но наибольшим успехом пользовалась Нана Мускури – из-за очков. Всем хотелось получить фото Брижит Бардо, но их было мало. Глориоза раздала их своим фавориткам. И только несколько девочек, то ли из осторожности, то ли из настоящего благочестия, довольствовались портретом папы и видами Лурда, римского собора Святого Петра и парижской базилики Сакре-Кёр.

Когда мать-настоятельница пришла в «спальни» с инспекцией, она не смогла удержаться от возгласа «О господи!», выражавшего одновременно изумление, возмущение и гнев.

– Только посмотрите на это, – сказала она сопровождавшему ее отцу Эрменегильду, – мы думали, что уберегаем наших девочек от всех зол окружающего мира, а окружающий мир взломал наши двери и прорвался внутрь. Но я догадываюсь, кто снабдил их этими ужасами, он услышит от меня пару ласковых слов…

– Сатана, – ответил духовник, – принимает любые обличья. Боюсь, что наша христианская Руанда находится под угрозой.

Мать-настоятельница обратилась к лицеисткам с суровым выговором и на два воскресенья лишила их права покидать заведение, кроме, разумеется, тех, кто повесил у себя портрет папы римского. Она приказала девочкам собственноручно содрать со стен неприличные картинки и отдать их отцу Эрменегильду. Однако, желая показать свой либерализм, она исключила из списка запрещенных портреты Адамо и Наны Мускури. Священник демонстративно при всех разорвал фотографии певцов, но все заметили, что фото