— Вам видно? — вежливо спросил он.

— Двадцать минут десятого. На ее часах, — сказала она.

— Превосходно. А теперь, Мария, — кстати, я ведь не знаю вашей фамилии. Ваша cognome.

— Беннини.

— Благодарю вас. — Он дополнил запись в блокноте. — Я вижу, у вас на пальце обручальное кольцо. Назовите вашу девичью фамилию, пожалуйста.

— Зачем вы задаете мне такие вопросы? Вы наглец.

— Вы предпочитаете не отвечать? — вежливо спросил Аллейн.

Тишина.

— Ну что ж. Когда вы немного успокоитесь и придете в себя от ужасного потрясения, которое вы перенесли, расскажите мне, что именно произошло, когда Соммита пришла в комнату с синьором Реесом.

Поразительно, но это удивительное создание, которое еще несколько минут назад назвало его «мразью» и плюнуло в него, сейчас без всякого промедления принялось излагать связный и вразумительный рассказ. Мария отправилась наверх, как только упал финальный занавес. Она выполнила свои обычные обязанности: поставила на столик стакан воды и положила таблетку снотворного, которое Соммита всегда принимала после премьеры, повесила на спинку стула неглиже и ночную рубашку, отвернула малиновое покрывало на кровати. Соммита появилась с синьором Реесом. Она была очень недовольна (Аллейн решил, что это самое большое преуменьшение года), и приказала Марии уйти. В этом, как он понял, не было ничего необычного. Она также велела уйти мистеру Реесу, и вот это уже было необычно. Он пытался ее успокоить, но она пришла в ярость.

— Из-за чего? — спросил Аллейн.

Из-за чего-то, что случилось после оперы. Мария уже ушла из зрительного зала. Она догадалась, что синьор Бартоломью оскорбил диву. Синьор Реес старался ее успокоить, Мария предложила помассировать ей плечи, но Соммита ее оттолкнула. В конце концов он и Мария ушли и вместе спустились по лестнице; мистер Реес предложил Марии дать ей время успокоиться и лечь, а потом отнести ей горячее питье, которое, как они уже знали, в подобных случаях производило на нее благоприятное действие.

Мария последовала его совету.

Сколько времени прошло между моментом, когда они покинули комнату, и возвращением туда Марии?

Ей кажется, около двадцати минут.

Где она была в это время?

В комнатах для прислуги, где она готовила горячее питье. Миссис Бейкон и шофер Берт были там большую часть времени, а остальные слуги входили и выходили, исполняя свои обязанности в столовой, где гости уже сидели за столом. Мистер Реес присоединился к гостям. Мария приготовила питье, вернулась в спальню, нашла свою хозяйку убитой и подняла тревогу.

— Когда мадам Соммита отпустила вас, она заперла за вами дверь?

Похоже, да. Мария слышала, как щелкнул замок. У нее был свой ключ, и она воспользовалась им, когда вернулась.

У кого-нибудь еще был ключ от этой комнаты?

Тут она впервые заколебалась. Губы ее шевелились, но она молчала.

— У синьора Рееса, например? — подсказал Аллейн.

Она сделала пальцем жест, означающий по-итальянски «нет».

— Тогда у кого?

На ее лице появился хитрый взгляд. Взгляд ее скользнул в направлении коридора справа от лестничной площадки. Рука поднялась к груди.

— Вы имеете в виду синьора Бартоломью? — спросил Аллейн.

— Может быть, — ответила она, и он увидел, как она украдкой перекрестилась.

Он сделал в блокноте пометку по поводу ключей.

Она жадно наблюдала за ним.

— Мария, как долго вы проработали у мадам Соммиты?

Выяснилось, что пять лет. Она приехала в Австралию в качестве костюмерши с итальянской оперной труппой и осталась в итальянском посольстве в качестве домашней швеи. Личная горничная синьоры не угодила ей, ее уволили, и синьор Реес спросил одного секретаря, который был его другом, могут ли они кого-нибудь порекомендовать. У посла подходил к концу срок службы, и домашний персонал в посольстве должны были заменить. Марию наняли в качестве личной костюмерши и горничной к Изабелле Соммите.

— Как вы думаете, кто совершил это преступление? — внезапно спросил Аллейн.

— Этот молодой человек, — быстро и злобно ответила она, словно он задал ей дурацкий вопрос. А потом опять резко изменила тональность и принялась просить, умолять, требовать, чтобы он позволил ей вернуться в комнату и оказать своей хозяйке последние почести: положить ее в приличную позу, закрыть ей глаза и помолиться, чтобы на нее не обрушился гнев Господень за то, что она умерла в грехе.

— Я должна пойти. Я настаиваю, — повторяла Мария.

— Это невозможно, — ответил Аллейн. — Сожалею.

Он увидел, что она на грани очередной вспышки ярости и понадеялся, что, если она снова станет в него плевать, то меткость ее за это время не улучшилась.

— Вы должны взять себя в руки. Иначе я буду вынужден просить мистера Рееса запереть вас в вашей комнате. Будьте умницей, Мария. Поплачьте о ней. Помолитесь за ее душу. Но не устраивайте сцен. Они вам ничем не помогут.

Доктор Кармайкл, с сомнением наблюдавший за Марией на протяжении всей беседы, сказал с профессиональной властностью:

— Ведите себя как разумная женщина. Вы заболеете, если будете продолжать в том же духе. Я отведу вас вниз, и мы постараемся найти экономку. Миссис Бейкон, так? Вам лучше бы лечь в постель, знаете ли. И принять аспирин.

— И горячее питье, — мягко предложил Аллейн.

Мария в бешенстве воззрилась на него, но с резкостью, которая уже не показалась неожиданной, встала, пересекла лестничную площадку и быстро пошла вниз.

— Может, я найду миссис Бейкон и поручу Марию ей? — предложил доктор Кармайкл.

— Да, будьте так добры, — ответил Аллейн. — А если миссис Бейкон испарилась, уложите ее в постель сами.

— Выбирайте выражения, — одернул его доктор Кармайкл и поспешил за Марией.

Аллейн догнал его у лестницы.

— Я вернусь туда. Возможно, это займет какое-то время. Когда найдете Бейкон, присоединяйтесь ко мне, если пожелаете. Вообще-то я надеюсь, что все уже улеглись спать, но я хотел бы знать точно.

Доктор Кармайкл проворно побежал вниз по лестнице, а Аллейн снова вернулся в спальню.

III

Он принялся за осмотр. Спальня была украшена намного богаче, чем остальные комнаты в доме. Несомненно, подумал Аллейн, она гораздо больше отражает вкус Соммиты, чем вкус талантливого молодого архитектора. К примеру, двери платяного шкафа покрывала глубокая резьба из изящных фестонов и цветочных гирлянд, расходящихся от центрального мотива — стилизованного подсолнуха с утопленной в поверхность дерева черной сердцевиной; весь орнамент был довольно кричаще раскрашен и напоминал стиль ар-нуво.