Перед выходом из дома, уже полностью одетая и преступно прекрасная, она опустилась перед мужем на колени, расстегнула ему штаны и медленно, профессионально его обслужила, “потому что, – сказала она ему, – когда такой мужчина, как ты, приводит такую женщину, как я, в такую компанию, как эта, ему нужно знать, что она принадлежит ему”. Это был ошибочный расчет – редкий случай, обычно Василиса в сексуальной игре бывала точна: ее поступок не ослабил, а напротив, усилил подозрительность Нерона Голдена, так что в ресторане он следил за каждым ее жестом, словно ястреб, к тому же с каждой минутой все более свирепеющий. На столе появлялось одно блюдо за другим: сельдь под шубой, голубцы, начиненные говяжьим фаршем, вареники, ушки и галушки (украинские разновидности вареников), пельмени с телятиной, бефстроганов, водка, настоянная на крыжовнике и смокве, блинчики, черная икра – а его ревность росла, словно Василиса подавала всем этим мужчинам саму себя, нарезанную мелкими дольками, на красных бумажных салфеточках, пусть наколют маленькой двузубой вилкой и проглотят, как изысканное канапе. Разумеется, за этим столом для избранных все мужчины присутствовали с супругами и потому все вели себя аккуратно. Миллиардер, чья жена питала интерес к искусству, объяснял Нерону, как тому повезло завоевать “нашу Василису”, миллиардер – владелец неудачливых газет и удачливой бейсбольной команды – заявил: “Она нам как дочь”. Миллиардер из Силиконовой долины с силиконовой женой сказал: “Господь один ведает, как она вам досталась”, и сделал неприличный жест, изображая руками нечто огромное в штанах, но к тому времени все выпили много водки и никто на такое не обижался, обычный мужской треп. И все же время от времени муж подмечал, как жена слегка машет рукой кому‑то на другом конце комнаты, и те подают ответный знак, и все это были мужчины, в особенности один мужчина, моложавый, высокий, мускулистый, лет сорока, только волосы почему‑то преждевременно поседели, он и ночью не снимал защитных очков. С виду – тренер по теннису или (как мы понимаем, ничего хуже Нерон Голден и представить себе не мог) личный тренер. А может быть, парикмахер, гей, это бы неплохо. Или – кто знает, тоже миллиардер, моложе прочих, строит себе огромную краснобокую яхту на верфи Бенетти в Виареджо, обожает гоночные машины ценой в полтора миллиона долларов, названные в честь богов ветра индейцев кечуа, и к ним – столь же дерзких девиц. Такую вероятность тоже не следовало игнорировать.

– Извини, – сказала она, – я только пойду поздороваюсь с друзьями.

Она отошла, а он следил за ней: объятия, воздушные поцелуи, ничего непристойного, и все же это скверно пахло, следовало пойти туда и присмотреться к этим друзьям, к так называемым друзьям. Может быть, следовало присмотреться и к той блондинке, она все никак не поворачивалась к нему лицом, к спутнице того парня, к маленькой блондиночке, стоявшей к нему спиной, он разглядывал мускулатуру ее рук, о да, он ее припомнил, суку. Может быть, надо было просто оторвать ее мерзкую голову.

Но тут Горбачев завел с ним разговор.

– Итак, мистер Голден, теперь благодаря своей прелестной русской жене вы один из нас, почти, я бы сказал, и я вижу, вы человек влиятельный, так что позвольте вас спросить…

Правда, эти слова произносил по‑английски не Горбачев, а его переводчик – Павел вроде бы, – он выглядывал сзади из‑за плеча Горбачева, точно вторая голова, и так хорошо поспевал слово в слово за бывшим президентом, практически синхронная озвучка, либо это был величайший, проворнейший из всех переводчиков, либо он нес на английском отсебятину, либо Горбачев всегда говорил одно и то же. В любом случае Нерон Голден, обозленный и взвинченный поведением Василисы, вовсе не намерен был подвергаться допросу, пусть даже со стороны почетного гостя – и перебил его собственным вопросом.

– У меня есть партнеры в Лейпциге, это бывшая ГДР, – заявил он. – Они рассказали мне занятную историю, и я хотел бы услышать ваш комментарий.

Лицо Горбачева омрачилась.

– Какую историю? – спросила его вторая голова, Павел.

– В восемьдесят девятом году, когда начались волнения, – заговорил Нерон Голден, – протестующие укрылись в Томас-кирхе, церкви, где похоронен Бах. Руководитель коммунистической партии Восточной Германии герр Хонеккер собирался послать туда войска с пулеметами, перебить всех и покончить на том с революцией – она была бы подавлена. Однако чтобы использовать армию против гражданских, ему требовалось ваше разрешение, а вы отказали, и всего через несколько дней пала Стена.

Обе головы Горбачева молчали.

– Так вот что я хотел спросить, – продолжал Нерон Голден. – Когда вы подняли трубку телефона и услышали эту просьбу, вы отказали интуитивно, автоматически… или вам пришлось сначала поразмыслить?

– В чем смысл такого вопроса? – с угрюмыми гримасами осведомились Горбачев и Павел.

– Меня интересует цена человеческой жизни, – пояснил Нерон Голден.

– И каков же ваш взгляд на этот вопрос? – уточнили два Горбачева.

– Русские всегда нас учили, – произнес Нерон, и теперь уж невозможно было не заметить умышленную его враждебность, – что ради блага государства вполне можно пожертвовать отдельной человеческой жизнью. Это мы знаем и от Сталина, и помним убийство уколом отравленного зонтика в Лондоне, это был Георгий Марков, и отравленного полонием перебежчика из КГБ Александра Литвинова. И тот журналист, которого сбила машина, и другой, который тоже погиб от несчастного случая, хотя это уже второстепенные события. Что касается ценности человеческой жизни, тут русские опередили нас и указали будущее. События этого года в арабском мире уже подтвердили это и еще подтвердят. Осама мертв. Без проблем. Каддафи мертв, пуфф, пропал, забыли. Но теперь мы увидим, что будет с революционерами, их конец тоже близок. А жизнь идет, ко многим она не так уж добра. Живущие ничего не значат для мирового бизнеса.

Стол затих. Потом заговорила вторая голова Горбачева, хотя сам Горбачев не промолвил ни слова.

– Георгий Марков, – заявила эта голова, – был болгарин.

А затем ответил сам Горбачев, по‑английски, очень медленно:

– Это неподходящий форум для такого разговора, – сказал он.

– Я ухожу, – ответил Нерон, кивнув.

Он поднял руку, и его жена сразу же встала из‑за стола, где присела рядом с друзьями и пошла следом за ним к дверям.

– Великолепный ужин, – сказал он всем собравшимся рядом. – Мы очень благодарны.

Широкий план. Улица на Манхэттене. Ночь.

Моложавый мужчина, высокий, мускулистый, лет сорока, с преждевременно поседевшими волосами, в защитных очках, несмотря на ночную темноту, возможно, тренер по теннису или же личный тренер, идет со своей подругой, миниатюрной блондинкой, внешне похожей на другого личного тренера, по Бродвею в сторону Юнион-сквер, мимо AMC Loews на Девятнадцатой, мимо ABC Carpet, мимо третьего и окончательного обиталища “Фабрики Энди Уорхола” (Бродвей 860), затем мимо второго ее обиталища, в Деккер-билдинг на Шестнадцатой. Судя по одиночеству этой пары, отсутствию охраны, он, скорее всего, не миллиардер, нет у него огромной красной яхты и гоночной тачки за полтора миллиона. Просто парень, идущий со своей девушкой по городу после наступления темноты.