– Впечатляет, – приговаривал Апу, – как интернет всех нас произвел в философы.

Лично мне больше нравились картонные заявления неведомого мыслителя, побуждаемого, как мне показалось, в основном голодом.

“Однажды у бедняков не останется другой пищи, кроме богачей”, грозил он, а на другой картонке эта мысль сводилась к призыву в пузыре-цитате: “Сожрем богачей”. Этот мыслитель был в маске анонима – белолицее, улыбчивое усатое лицо Гая Фокса, прославленное братьями Вачовски в “V значит Вендетта”, но когда я задал вопрос о человеке, чье лицо он надел, мыслитель признался, что ничего не слышал о Пороховом заговоре и помнит только некий праздник 5 ноября. Вот так выглядела зарождавшаяся революция. Апу все успел зарисовать.

Он показывал свою работу у Фрэнки Соттовоче на Бауэри, более “жесткое” место, чем галерея в Челси. Выставлялись они вместе с Дженнифер Кабан, самой известной художницей-активисткой того (как он понимался) момента: на открытии Дженнифер улеглась в ванну с фальшивыми долларами, и вскоре обоих прославляли или же поносили как партийцев. Апу был против и фотографий в ванне, и партийного ярлыка. “Для меня первичен эстетический аспект”, пытался он объяснить, но дух времени был глух, и в итоге художник смирился с тем истолкованием, которое прилепилось к нему, и с той политической славой, которая из этого проистекала.

– Наверное, теперь я знаменит не только на двадцать кварталов, – делился он со мной. – Может, уже на тридцать пять или сорок.

В доме на Макдугал-стрит обретенная Апу агитаторская известность не снискала ему уважения. Сам Нерон ничего не говорил, ни хорошего, ни дурного, однако тонкая линия поджатых губ вполне внятно передавала его мнение. Вслух же он предоставил высказаться жене. Василиса, полулежа на полу гостиной посреди глянцевых журналов, посвященных отделке дома, на миг прервала свое занятие, чтобы отругать Апу на русский лад:

– Эти уличные попрошайки, от них столько грязи и шума, ради чего все это? Или они думают, власть, на которую они напали, такая слабая, испугается их воплей? Мыши, пытающиеся отдавить ногу великану. Великан ничего не чувствует, он даже не станет убивать эту мышь. Кому она сдалась? Мышь и сама вот-вот убежит. Что они станут делать, когда придет зима? Непогода их уничтожит. Нет надобности на них силы тратить. К тому же у них нет вождей, у этой твоей крестьянской армии. Нет программы. Значит, они ничто. Мышь, да еще безголовая. Мертвая мышь, которая даже не понимает, что она мертва.

Она запустила в него глянцевым журналом – не совсем шутя.

– А ты себя за кого принимаешь, извини меня? Думаешь, когда придет их революция, они включат тебя в святые девяносто девять процентов, потому что ты картиночки рисовал? В моей стране мы кое‑что знаем о том, что бывает, когда приходит революция. Стань рядом со мной на колени перед Феодоровской Богоматерью, и мы помолимся Пресвятой Деве за наше спасение, чтобы нас не поубивала в подвалах армия безголовой мыши.

В Василисе Голден произошла перемена. Порой, когда свет падал ей на лицо под определенным углом, я видел в ней сходство с Дайяной Китон в “Крестном отце”: ее лицо, разум и сердце заморожены повседневной необходимостью отвергать реальность, которая смотрит ей прямо в лицо. Но Кей Адамс вышла замуж за Майкла Корлеоне, веря, что он хороший человек, а Василиса вышла замуж, так сказать, за персонажа Марлона Брандо, и не питала иллюзий насчет беспощадности, аморальности и темных тайн, неизменных спутников, консильери, могущественного мужчины – а когда свет падал под другим углом, в ее лице вовсе исчезало сходство с Дайяной Китон. Она была соучастницей. Она подозревала мужа в ужасном преступлении и заключила сама с собой уговор: забыть это подозрение, чтобы сохранить ту жизнь, которую она себе организовала, достойную, по ее мнению, такой красавицы. А еще – вероятно, теперь она боялась. Она все еще верила в свою власть над ним, но поверила теперь и в его власть и знала, что, если вздумает мериться с ним силами, последствия будут для нее… экстремальными. Она же пришла в этот дом не затем, чтобы дождаться экстремальных последствий, так что пришлось ей сменить стратегию. Василиса даже изначально не была “простаком за границей”, но после убийства на Юнион-сквер посуровела. Теперь ей стало окончательно ясно, с каким мужчиной она делила постель, и она знала, что кое о чем придется помалкивать, иначе не выжить.

Касательно семьи. Допрос

– И снова тот же вопрос, сэр: почему человек оставил родную страну, сменил имя, начал жизнь заново на другом конце света?

– Ну как же, это горе его понудило, сэр, смерть любимой жены вытолкнула из самого себя. Скорбь и потребность отделаться от скорби, а чтобы отделаться от нее, пришлось стряхнуть свое прежнее “я”.

– Правдоподобно – и все же не вполне убедительно. И все же повторяю вопрос: как насчет приготовлений к эмиграции, которые предшествовали трагедии? Требуется ведь и это объяснить, вы согласны?

– Вы, значит, надеетесь отыскать подтекст? Подозреваете мошенничество, надувательство, фокусы-покусы?

– Невиновен, пока не найдены доказательства. Никаких обвинений против патриарха в деле 2G Spectrum не выдвигалось. Это приходится признать. И, разумеется, когда человек бежит от закона, прячется под вымышленным именем, он старается укрыться в тени. Такой человек не станет слишком шумно себя вести за границей, на своей новообретенной родине. А этот наш персонаж еще как шумит – все настойчивее и неуклоннее и все громче и громче – так ведь?

– Да, сэр, все так. И это, как вы говорите, может быть признаком его невиновности. Но также приходит в голову притча о скорпионе и лягушке: скорпион ведет себя согласно своей натуре, даже когда это самоубийственно. Дополнительно (или в подтверждение): человек этот бесстыден. Он совершенно уверен, это чувствуется, в собственной неуязвимости, он ощущает себя в безопасности, ибо он непобедим. Если даже в самом деле он нарушил какие‑то законы, если он, как бы это сформулировать, навлек на себя неудовольствие неких людей, ведь самыми грозными врагами будут те, кто сам не слишком покорен закону, – то он убежден, что оказался вне пределов досягаемости. Сюда грозные мстители не доберутся, их власть не беспредельна: пусть на собственной территории они внушают страх, выйти за ее границы им не под силу, они и пытаться не станут.

– По крайней мере так я предполагаю: я в этом не специалист.

– Но очевидно, что Нерон с каждым днем чувствует себя все более уверенно и, вооруженный этим укрепляющимся чувством безопасности, он знай себе скорпионит – шумит, гремит, в трубу трубит, утверждая, как говорится ныне, свой бренд.

– Бренд – слово многозначное, сэр, и среди прочих коннотаций есть и такая: клеймо, опознавательный знак, который прежде выжигали на лице преступников и рабов. А еще – привычка, склонность или качество, навлекающее на человека стыд или бесчестье. Также факел. И меч.

– Нам предстоит выяснить, какие из этих значений относятся к данному случаю.

Продолжим: к выборам 2012 года сделалось ясно, что вести уединенную и тихую жизнь Нерон Голден вовсе не намерен. Из двух дюжин “пирогов с дроздами”, поминаемых в пословице, в которые он успел сунуть палец за свою прежнюю жизнь, лучше всего ему давались строительство и вложения в недвижимость, этот инстинкт сильнее всего был развит в нем, так что слово ГОЛДЕН, золотое слово золотыми буквами, ярко подсвеченными золотым неоном, сплошь заглавные золотые буквы, засверкало над стройплощадками и в городе, и в округе, и о владельце этого имени заговорили как о новом серьезном игроке в самой элитарной группе, в тесном кругу семейств и корпораций, контролирующих развитие нашего золотого града, Нью-Йорка.