Ливия бросила на неё быстрый и острый, как молния, взгляд и, помолчав немного, сказала:

– Знай, если то, о чём ты мне говоришь, только твои подозрения, я не в состоянии что-либо предпринять. Мне нужны доказательства, а не догадки!

– Смею предложить послать следом за весталкой кого-нибудь из особо доверенных тебе, государыня, людей. Так ты получишь возможность убедиться в правдивости моего обвинения из первых уст. Любовники будут застигнуты врасплох – вернее доказательства и быть не может, – с готовностью отозвалась Деллия и умолкла, искоса наблюдая за Ливией.

Какое-то время та молчала, размышляя над услышанным, затем вскинула голову и проговорила решительно и властно:

– Если то, что ты мне здесь рассказала, окажется правдой, я этого не потерплю. Император пока ничего не должен знать – я сама накажу виновных. Но предупреждаю: если ты оклеветала деву Весты, мой гнев обрушится на тебя.

Деллия не успела ничего ответить на это, как Ливия вдруг спросила:

– Ты ведь действуешь из соображений мести, не так ли?

Деллия смутилась, но тут же храбро призналась:

– Да, я действую из мести.

Сказав правду, она сумела полностью обезоружить императрицу: отныне самая влиятельная в Риме женщина была на её стороне. Вместе с тем Деллия понимала, что для укрепления своих позиций при дворе одного доверия недостаточно. И, будучи осведомлённой о некоторых особенностях жизни императорской четы, она наперёд всё продумала.

Слухи о тайном пристрастии Августа к молоденьким девушкам давно просочились за пределы его дома. Говорили о том, что новых любовниц императору отовсюду добывала сама жена. Причём Ливия делала это так незаметно, что он какое-то время даже не догадывался о её участии. Особенно Август любил забавляться с красавицами-сирийками – об этой его слабости Деллии проболтался Гилас.

– Перед тем, как уйти, я хочу сказать, что у меня в услужении есть одна юная рабыня родом из Сирии. Прелестна, свежа и, главное, покорна, – Деллия умышленно выделила последнее слово.

Ливия вскинула на неё глаза, в которых вспыхнул свет, и Деллия удовлетворённо отметила про себя, что верно всё рассчитала.

Не дожидаясь вопроса, уже готового слететь с уст императрицы, она мягко улыбнулась и молвила:

– Надеюсь, это будет великолепный подарок божественному Августу к его выздоровлению.

Ливия ответила ей такой же мягкой и благодарной улыбкой.

За час до восхода солнца в лагере Тиберия было ещё тихо и спокойно. Уставшие после долгих дней пути солдаты отдыхали, восстанавливая силы перед тем, как отправиться в далёкий поход, в дремучие болотистые леса Германии.

У палатки военных трибунов, которая была разбита на самом возвышенном месте, прошла смена караула. Спустя какое-то время следом за первым офицером, появившимся на пороге палатки, из неё вышел второй.

На нём, как и на его товарище, холодной сталью мерцали доспехи; сплетённая из серебряных колец кольчуга облегала широкие плечи и спускалась почти до колен, защищённых железными наколенниками; с правого плеча к левому боку спускалась золотая цепь, на которой висел короткий с широким лезвием меч. Лёгкий утренний ветерок играл густыми тёмно-каштановыми волосами воина; его мужественный силуэт чётко выделялся в золотисто-розовом свете восходящего солнца.

– Что, Кассий, не слышно ли сигнала сбора? – спросил офицер, обращаясь к своему товарищу.

– Не слышно, – ответил тот и быстрым, но внимательным взглядом окинул местность.

Солнце уже взошло и потоки его света разлились по долине, позолотили окрестные нивы и виноградники.

– Смотри, Блоссий, к лагерю приближаются какие-то всадники! – неожиданно воскликнул, пристально всматриваясь вдаль, офицер по имени Кассий.

Марк Блоссий – а вторым офицером был он – тоже вскинул голову и прищурил глаза.

– В самом деле... И, клянусь Марсом, они едут прямо сюда!

Едва Блоссий произнёс эти слова, как навстречу всадникам устремились охранявшие подступы к лагерю часовые. Один из всадников, спешившись, подбежал к своему спутнику, чью фигуру скрывал длинный плащ с надвинутым на лицо капюшоном, и помог тому спрыгнуть на землю. Спустя какое-то время караульный доложил офицерам о том, что прибывшие настойчиво просят разрешения говорить с Марком Блоссием. Получив утвердительный ответ, караульный ушёл и вскоре вернулся с тем всадником, который был закутан в длинный плащ. Кампанец жестом пригласил гостя войти в палатку и последовал за ним.

– Итак, я слушаю тебя, – первым заговорил Блоссий. – Кто ты и что тебе нужно?

В ответ на его слова гость откинул капюшон, и по его плечам рассыпались длинные смоляные кудри.

Марк смотрел на нежное лицо, с великолепно очерченными пухлыми губами и прекрасными светлыми, в обрамлении чёрных изогнутых ресниц, глазами, и никак не мог прийти в себя от изумления.

– Неужели это не сон и не грёза?.. Может ли быть?.. О боги! Да неужели это ты, любимая? – наконец воскликнул он.

– Ты не спишь и не грезишь, – слабым голосом ответила девушка. – Это, правда, я, твоя Альбия. Но, Марк, я не могу понять...

Она не договорила, неожиданно побледнев. Ноги у неё подкосились; она была близка к обмороку. Заметив это, Марк подхватил её и поддержал, чтобы она не упала.

– Что с тобой, милая? – заботливо спросил он, прижимая девушку к своей широкой груди.

– Мы мчались без отдыха от самого Рима. Со мной старший сын Бассы: его нужно накормить, – шёпотом ответила Альбия и закрыла глаза. Она была очень слаба.

Марк взял её на руки и бережно, точно младенца, опустил на своё походное ложе.

– Ты необыкновенная! – с тихим восторгом произнёс он и губами коснулся упавшего на ясный девичий лоб локона.

Из-за полога палатки потянуло свежим ветерком. Захлопала, забилась, точно птица со сломанным крылом, плотная ткань. В палатке стало прохладно, и Марк, защищая девушку от сквозняка, прильнул к ней.

На него повеяло тем особым запахом, которое издаёт молодое девичье тело, смешанным с ароматом горьковато-сладких благовоний.

Точно туманом заволокло глаза Марка, кровь закипела в жилах и огненной струёй ударила в голову. Ему захотелось тотчас овладеть девушкой, столь близкой и желанной, но он сделал усилие над собой и лишь опустился перед нею на колени, прижавшись головою к её ногам.

Альбию охватила истома, в которой терялось её сознание. Что-то нежное и вместе с тем властное принуждало её отдаться этой истоме – точно вся её любовь к Марку, её страсть к нему, ради которой она была готова пожертвовать своей честью, наполнила её теплом до самых краёв, как наполняет сосуд игристое вино...

Она застонала от объявшего её желания – и тут же увидела склонившееся к ней лицо Марка. Он казался опьянённым теми же чувствами, что и она. И вдруг, не устояв, поддавшись извечному зову плоти, он устремился к ней и принялся целовать её лицо, её шею, и длинные спутавшиеся пряди волос. Сначала его поцелуи были подобны прикосновениям тёплого ветерка, но потом стали жаркими и жадными, точно языки пламени. Его мускулистая рука обнимала её стан всё твёрже и нетерпеливей, но ей было приятно покоряться его власти.