Снова молчание, потом – презрительное:

– Страховая компания, нашли дурака. Мой отец умер тридцать лет назад. Тело не нашли, но факт смерти никаких сомнений не вызывал, поэтому все обязательства были выполнены страховой компанией еще тогда. Говорите, кто вы такой, черт побери?

– Некто, кто может помочь вам получить останки вашего отца спустя эти годы.

– Я спокойно могу сделать это сам. А если, как я подозреваю, вы из полиции, то вам, возможно, будет интересно узнать, что я сейчас готовлю официальную жалобу в суд Больцано на ваше ведомство за противозаконное вторжение в тамошнюю больницу, изъятие тела моего отца и сокрытие его нынешнего местонахождения. Вот все, что я имею вам сообщить по этому поводу!

Связь резко оборвалась.

Свой последний звонок Дзен сделал в диспетчерскую службу местного отделения газовой компании. Назвав первый пришедший в голову номер дома по виа дель Фоссо, он объяснил, что недавно в один из домов на этой улице в связи с утечкой газа экстренно выезжала ремонтная бригада. Может ли компания подтвердить, что поломка была устранена и близлежащим домам ничто не угрожает?

Просмотрев в компьютере список вызовов, диспетчер ответил, что это какое-то недоразумение: никаких утечек газа за последний месяц в Лукке не было.

Выйдя из телефонной будки, Дзен пошел обратно тем же путем, каким пришел. Единственным, кого он встретил, был наголо обритый бездомный со сломанным носом, в обнимку с бутылкой вина сидевший на скамейке у закованной в гранит реки, протекавшей прямо по середине улицы.

Когда за несколько минут до назначенного срока Джемма вернулась домой, Дзен в их спальне заканчивал паковать вещи. Закрыв крышку видавшего виды чемодана, он отнес его в гостиную.

– Боюсь, у меня плохие новости, – сказал он.

– Ты не можешь сорвать обед! Не в мой день рождения!

– Не волнуйся. Но я должен снова дня на два уехать.

– Что случилось на этот раз?

– Мне только что позвонил из Венеции наш семейный адвокат. Кстати, пришлось разговаривать с ним, выйдя на лестницу. Здесь, в квартире, почему-то плохо проходит сигнал, а к концу разговора эта чертова штуковина вообще сдохла. – Все это он говорил для тех, кто ловил сейчас звук из квартиры через прослушивающие устройства. – Словом, похоже, возникли неожиданные осложнения с завещанием моей матери. Он сказал – ничего серьезного, но мне придется заскочить туда, чтобы все уладить и подписать кое-какие бумаги. А когда я позвонил в министерство, чтобы попросить отпуск – так, ради формальности, – мне велели, воспользовавшись пребыванием в том районе, проинспектировать ход расследования одного убийства в Падуе. Дело, судя по всему, скучнейшее, но не мог же я отказаться. Так или иначе, я вернусь через несколько дней.

– Кажется, на тебя вдруг свалилось огромное количество работы.

– А так всегда и бывает в нашем деле. То густо – то пусто.

– Вообще-то это весьма кстати. Похоже, мой сын познакомился с девушкой, с которой, по его словам, у него «все может оказаться очень серьезно», и хочет, чтобы я ее оценила. Так что твой отъезд дает и мне возможность провести несколько дней вне дома. Ну что, поехали?

– Может, ты потом подбросишь меня на вокзал? – отчетливо произнес Дзен. – Около пяти есть флорентийский поезд, который состыкуется с «Евростар» до Венеции. Тогда я смогу увидеться с адвокатом уже с утра и покончить с этим делом как можно быстрее.

Джемма положила на стол свой кейс, щелкнула замками, откинула крышку и достала несколько листков бумаги.

– Чуть не забыла. Вот картинки, которые тебе прислал твой друг из Рима. Он пишет, что…

Дзен поспешно перебил ее:

– Я посмотрю их в ресторане. Поехали праздновать твой день рождения!

Под предлогом того, что озабочен состоянием покрышки заднего колеса Джемминой машины, Дзен внимательно осмотрел улицу, прежде чем они отъехали, и потом еще раз, когда они свернули в переулок. Никаких признаков «хвоста» он не обнаружил.

Как и родная Венеция Дзена, Лукка была настоящим civitas[24], только окруженным не водой, а массивной замкнутой стеной. Проехал через одни туннелеобразные ворота – знай, что ты за пределами города; проехал обратно – не сомневайся, что вернулся. Дзен находил это и успокаивающим, и одновременно ободряющим. Миновав скромный пригород послевоенной застройки, они стали подниматься к прелестной петляющей долине Серкио. Тут дождь лил гораздо сильнее, но он был к лицу здешнему ландшафту – сугубо деревенскому, ненавязчиво очаровательному и неэффектно дикому, непритязательному и почти никем не посещаемому.

Ресторан с неярко горевшим дровяным камином, наполнявшим помещение приятным ароматом дымка, имел по-домашнему привлекательный вид. И еда была отменной, как и обещала Джемма. Они съели горшочек папарделле с соусом из белых грибов, затем жареное ассорти из кролика, ягненка и курицы с приготовленными на пару пряными овощами. Вино оказалось вполне сносным, и миндальный пирог неплохим, и только кофе чуточку разочаровал, но в конце хорошего обеда кто обращает внимание на такие мелочи?

За сигаретами и неотвратимой рюмкой местного ликера «Амаро», чье свойство способствовать пищеварению хозяин ресторана долго расхваливал, Джемма достала распечатку увеличенных цифровых снимков, полученных от Джильберто Ньедду.

– Он что-нибудь приписал? – спросил Дзен, бегло просмотрев фотографии.

– Там была лишь короткая записка, я не подумала, что ее тоже нужно распечатать. Он только просил тебе передать, что метка на руке – та же самая.

Дзен понимающе кивнул. На снимках была показана татуировка в разных ракурсах и разных цветовых гаммах, а также ее оригинальное изображение на охряном фоне усохшей руки. Татуировка представляла собой голову молодой женщины, заключенную в жирную прямоугольную рамку. Спутанные волосы, незрячие глаза, непроницаемое выражение лица.

Дзен передал листки Джемме.

– Как ты думаешь, что это?

– Медуза, – не задумываясь, ответила она.

– Медуза?

– Ну да, одна из Горгон. Медуза – самая известная из них благодаря легенде о Персее. Всякого, кто осмеливался взглянуть на нее, она превращала в камень. Персей не стал на нее смотреть, а, глядя на ее отражение в своем медном щите, отрубил ей голову. Это один из известных греческих мифов. Я где-то читала, что это классический символ мужского страха перед женской чувственностью.

– Но я-то не боюсь твоей чувственности, правда?

Джемма улыбнулась и поцеловала его.

– Ничуть. Более того, тебе она, судя по всему, нравится.

Дзен забрал у нее бумаги, сложил их и засунул во внутренний карман.

– Спасибо за обед, – сказала Джемма, когда они ехали обратно по лесной долине.