Следующая запись — уже от 30 августа.

Когда я добралась до условленного места встречи — Холлибуш на Холли-Маунт, — Кэри уже ждала меня. Она похудела и выглядела очень стильно в джинсах с Хай-стрит и розовом твидовом пиджаке от какого-нибудь гранда, возможно Ральфа Лорана. Кэри постоянно перекрашивает волосы. Она сообщила, не в тот раз, а при следующей нашей встрече, что уже и не помнит своего естественного цвета, но, изучив пробор, увидела, что волосы у нее светлые. Этим вечером их цвет был, как сказала бы Аста, «скромным», а более позднее поколение назвало бы его темно-шоколадным.

До нашего разрыва мы целовались при встрече. Я никогда не здоровалась за руку. Но сейчас мы только смотрели друг на друга, оценивая, что сделало с нами время.

— Ты отлично выглядишь, — Кэри первая нарушила затянувшееся молчание.

— Ты тоже.

— Как ты думаешь, ничего, если я предложу выпить по бокалу шампанского?

И мы выпили.

— Знаешь, ты будешь разочарована, — сказала я. — По крайней мере, я так думаю. Там большой пропуск, где могла быть нужная информация. Я покажу. Как только мы вернемся в дом Свонни. А ты расскажешь о своем убийстве?

— Послушай, Энн. Не надо об этом думать как о простом грязном деле.

— Я вообще ничего не думаю, — возразила я. — Я и не слышала ничего о Ропере, пока ты не упомянула о нем.

— Мы планируем снять не просто сериал, а трилогию. Причем не столько сенсационную, сколько трагичную. Я досочиню в ней только детали. Но очень многое неясно. Пропавший ребенок и упоминание Ропера в дневниках.

К тому времени я обнаружила это единственное упоминание. В записи от 2 июня 1913 года Аста говорит: «Расмус, наверное, решил, что я пошла по стопам миссис Ропер».

— Только одно, — уточнила я. — И кто же он, этот Ропер?

— Он был химиком, жил в Хэкни. То есть фармацевтом, наверное так будет правильнее. Он убил свою жену, или так говорили. Все произошло в 1905 году.

— И это случилось там, где жили мои бабушка с дедушкой?

— В доме на Наварино-роуд в Хэкни обнаружили тело, и Ропера привезли из Кембриджа, где он жил с сыном. То лето было ужасно жарким, до 130 градусов.[17]Так говорили, хотя верится с трудом. И из-за жары произошло очень много убийств и насилия. Я прочитала об этом в газетах за июль и август того года. Но тебе лучше почитать «Знаменитые судебные процессы». У меня есть, если хочешь, можешь взять. Там все хорошо описано, но для меня маловато.

Я напомнила, что пора идти в дом, если она хочет покопаться в дневниках:

— Только вряд ли отыщешь что-нибудь нужное.

— Откуда ты знаешь?

— Я уверена.

Сгущались сумерки. Воздух был чистым и свежим как в деревне, несмотря на поток машин, который до поздней ночи медленно движется вверх по Хит-стрит. В неярком свете фонарей мы пересекли Стритли-плейс и Нью-Энд и повернули на темную улочку, которая вывела нас к Виллоу-роуд.

— Ты будешь здесь жить? — спросила Кэри.

— Пока не знаю, по крайней мере не сейчас. Дом слишком велик, чтобы жить в нем одной.

Ответ явно разочаровал ее, но она довольно весело заметила:

— Это целое состояние!

— Знаю.

Мы вошли в дом, и вдруг до меня дошло, что я должна принести дневники вниз. Неужели оригиналы «Асты» внушили мне такое благоговение, что страшно нарушить их покой? Но я решила, что в этот раз я все-таки принесу в гостиную дневники, по крайней мере первый том.

Кэри с трудом поднималась по ступенькам позади меня. Ее дыхание становилось все тяжелее, она сипела как заядлый курильщик. Перед Астой она не преклонялась, как большинство читателей, но все-таки задержалась на третьем этаже, чтобы заглянуть в ее комнату. В прошлый раз я оставила двери нараспашку, вовсе не разделяя страсть Свонни закрывать их за собой каждый раз, когда выходишь из комнаты, или запирать перед уходом из дома.

Кажется, комната разочаровала Кэри. Она ожидала, что владения Асты «более похожи на дневники». Но не объяснила, что хотела этим сказать. Когда мы наконец взобрались на верхний этаж, то среди сундуков, коробок и старой мебели меня охватило чувство безысходности и одиночества. Я схватила пакет, датированный 1905–1914 годами, протянула его Кэри, а сама взяла дневники за 1915–1924 годы.

Мы устроились в гостиной и просидели не менее пяти минут, прежде чем я заметила, что мы не сняли пальто. Это ведь жилой дом, мой дом, что до сих пор с трудом укладывалось в голове, а не зал ожидания на вокзале. Я сняла пальто, забрала пальто Кэри и отнесла их в холл.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— А что есть? — спросила Кэри.

— Думаю, найдется вино. В последние годы Свонни не пила ничего, кроме шампанского. Нет, много она не пила, но если ей хотелось выпить, то лишь шампанское.

— Давай сначала посмотрим, есть ли что отметить.

Она углубилась в первый дневник, почтительно дотрагиваясь до пожелтевших страниц. Когда она дошла до корешков вырванных страниц, то побледнела. Я не предупредила ее заранее, позволив самой обнаружить пропажу.

— Кто это сделал?

— Наверное, Свонни. Здесь нет пяти листов.

— Там было что-то важное? — спросила Кэри.

— Сомневаюсь, что их бы вырвали, если бы там не было ничего важного.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Чего-то личного. Слишком откровенного, если хочешь. — Я не собиралась говорить с ней на эту тему. — Ничего не выйдет с твоим убийством.

Кэри пожала плечами:

— А такое есть еще где-нибудь? В дневниках за более поздние годы?

— Можно посмотреть, — предложила я.

Мы просмотрели оба пакета, что принесли сверху. Все тетради были целы. Кэри решила, что близка к озарению, когда ей в голову пришла мысль, что страницы из дневника были вырваны после того, как их перевели.

— Извини, — сказала я. — Но я уже думала об этом. Переведено только то, что здесь.

— То есть выходит, что Свонни вырвала из дневника матери именно те страницы, которые задевали ее лично?

— А разве мы не поступили бы точно так же? Просто нас такое не коснулось. Наши матери не писали дневники-бестселлеры. А в твоей жизни разве нет ничего такого, чего ты не захотела бы выставлять напоказ, даже в чужой автобиографии?

Кэри отвела взгляд. Вероятно, она поняла, на что я намекаю, однако ничем себя не выдала.

— Чаще всего даже не осознаешь, что пишешь в автобиографии, пока не перечитаешь, — сказала я, — И тут может прийти прозрение. Напоминаю, что Свонни редактировала автобиографию матери, вот она и сделала это, но в выгодном для себя свете.