Тарантелла вздохнула. Вот ведь актриса. Театральщина какая-то. Между тем, решила она, девчонке еще многое предстоит узнать о прядении шелка. Она перевела взгляд на Титуса. У того рот то открывался, то закрывался.

— Однако мне хотелось бы знать, что с ними случилось? Куда они направлялись? — спросил Титус.

— Этого я не знаю и не хочу знать, — ответила паучиха. — А теперь, прошу меня извинить, мне надо домой. — Неуклюже ковыляя на своих двух ногах, Тарантелла отправилась к себе на чердак.

Профессор Фленсе-Филлето с громким щелчком снял хирургические перчатки и бросил их в урну с педалью. Его глаза над зеленой хирургической маской были красны от усталости. Об успехе операции говорить не приходилось. Если честно, в результате компьютерного сбоя она оказалась просто катастрофичной.

В другом конце реанимационной палаты анестезиолог, хмурясь, постучал затянутым в резину пальцем по стеклу экрана.

— Бесполезная машина, — пробормотал он и дал ей хорошего пинка. Монитор аппарата фиксации сердечной деятельности ожил, разом извергнув из своих чирикающих недр сорок метров кардиограммы. — Так, уже лучше, — сказал анестезиолог, рассматривая распечатку. Он похлопал спеленутую бинтами фигуру, неподвижно лежавшую на каталке. — А ведь был момент, когда ты чуть было не отдал концы…

Медсестра подняла голову от стола, на котором она пересчитывала измазанные кровью скальпели.

— Когда проснется, он, возможно, пожалеет, что не сделал этого.

Профессор застонал и помассировал переносицу.

— Спасибо, сестра, за то, что помогаете мне восстановить веру в себя.

Больничный уборщик прервал свою деятельность по дезинфекции пола и нехотя прополоскал тряпку в ржавом стальном ведре. Розоватая вода перехлестнула через край.

— Что за резня, — трагически произнес он, — кровь повсюду… нельзя, что ли, было поаккуратнее? Сегодня я уже вожусь вдвое больше обычного, а конца все не видно…

— Хорошо, ХОРОШО! — завопил профессор. — Да, я сделал ошибку. Все мы делаем ошибки. В мире нет совершенства. Мой отец, да будет земля ему пухом, всегда говорил мне, нарезая свиные голяшки, бараньи лопатки и говяжьи сердца: В этой жизни, сынок, никто не совершенен… даже твоя мама.

— Да ладно вам, — сказал анестезиолог, — приободритесь. Едва ли это ваша ошибка, профессор. В компьютерной сети произошел большой сбой, так? — не обращая внимания на гробовую тишину, которой был встречен его вопрос, он продолжил, все более распаляясь: — В Нете оказалась стайка бродячих грызунов, так? Они перепутались с моделью, которую нам создал компьютер и согласно которой мы переделывали лицо этого парня, так? Это не ваша вина. Когда парень проснется, — анестезиолог ткнул пальцем в неподвижное тело на каталке, — он посмотрит в зеркало и скажет: «ЧТО ЭТО?» и подаст на вас в суд, так? А вы подадите в суд на компьютерную компанию, так? Компьютерная компания подаст в суд на поставщика микропроцессоров…

— Так? — перебил его профессор, улавливая наконец мысль.

— Поставщик микропроцессоров уволит рабочего на сборочной линии. — Анестезиолог сделал эффектную паузу.

— ТАК! — хором подхватили медсестра и уборщик.

— А… — добавил анестезиолог, — рабочий сборочной линии придет домой и наорет на жену и детишек…

— Он приходит в себя, — предупредила медсестра.

Дон ди С’Эмбовелли плавал в рыбном садке, наполненном кровью. В садке вокруг него плавали скелет злополучного Рагу и бесчисленные тела других жертв, чьи жизни забрал дон. Он захрипел и забился, стараясь вырваться на поверхность… к свету… к воздуху… Жалобно пискнув, он вырвался наконец на дневной свет… в гулкий стальной ад, где его чувства стократно усилились. Запах дезинфекции обжигал перевязанный нос, свет резал завязанные глаза, и каждый звук отдавался в ушах нестерпимым громом.

Поблизости раздался плеск океанского прибоя, вслед за ним волна схлынула, и чей-то голос прогрохотал:

— На вашем месте, синьор, я бы подал в суд на всех…

— Пиик, иик, пии? — произнес дон.

— Вам лучше, синьор? — Новый голос обрушился на него в облаке дешевых духов. — Не пытайтесь пока говорить.

— Пииик! ПИИИК, ИИИ, иик! — откликнулся дон.

— Не повезло тебе, старик, — произнес третий голос, становившийся все более болезненно громким, по мере приближения его владельца к ложу дона. — Во время операции мы столкнулись с небольшой проблемой, но нет ничего такого, чего мы не смогли бы исправить за пару лет интенсивной коррекционной хирургии…

— Иик, ИИИК КВИИИ! — заорал дон, мотая перевязанной головой из стороны в сторону.

— СЕСТРА! — крикнул анестезиолог. — Держите ему голову. Я его сейчас опять вырублю.

Жалобный писк дона становился все слабее по мере того, как он вновь проваливался в красный прибой, его вновь обретенные усы развевались вдоль щек. «Плавать, — решил он, — легче, если использовать в качестве руля свой длинный розовый хвост».

— Так, — заявила синьора Стрега-Борджиа, стараясь придать голосу уверенность, которой она отнюдь не испытывала. — Давайте устраним эту неразбериху.

Вся семья собралась в библиотеке Стрега-Шлосса, улыбаясь Пандоре, которая делала групповую фотографию.

— Сейчас, еще один последний снимок, но вместе со мной, — сказала она, передавая камеру матери и торопливо взбираясь по стене, чтобы повиснуть вниз головой на карнизе.

Тарантелла так и эдак скрещивала свои человеческие ноги и вращала глазами.

— Нельзя ли побыстрее? — сварливо проворчала она. — Я как раз ела вкуснейший обед, когда вы выдернули меня сюда.

— УЛЫБОЧКУ, — попросила синьора Стрега-Борджиа. Все улыбнулись, и камера навечно запечатлела этот момент: синьор Стрега-Борджиа стоит в сухой пеленке, положив руку на каминную полку, Тарантелла пялится в камеру, изящно перебросив ноги через подлокотник кресла, Дэмп спит сидя, прислонившись к стопке книг, Титус в пижаме изображает вселенскую скуку, стараясь не смотреть на Пандору, которая раскачивается перед ним вниз головой, повиснув на комковатой паучьей нити…

— Вспышка сработала? — поинтересовалась синьора Стрега-Борджиа, глядя в объектив, прежде чем положить камеру на ближайший стул.

Каминные часы начали отстукивать полночь.

— А теперь… хм, дайте-ка сообразить, правильно ли я поняла… — Синьора Стрега-Борджиа принялась лихорадочно листать огромную книгу в кожаном переплете, задумчиво покусывая кончик волшебной палочки.