– Вызовите криминалистов, – скомандовал Алексис, как только увидел символы.

– Думаешь, это кровь? – спросила Людивина.

– Так и есть, – тут же отозвался Микелис, указывая на двух больших мух, жадно присосавшихся к букве. – Кровь, мало насыщенная кислородом. Возможно, довольно старая. Например, кровь девушки из Лувесьена, почему бы и нет?

– Мы попросим сравнить ДНК, – согласился Алексис.

– Вы действительно думаете, что это… кровь? – с тревогой спросила медсестра.

– В котором часу вы обнаружили эти знаки? – не ответил ей Алексис.

– Э… около четверти восьмого. Все были очень заняты, поэтому мы не сразу вызвали полицию. К тому же… стена, конечно, испорчена, но было бы хуже, если бы нам разбили стекло. А потом один из учителей вспомнил, что тот же рисунок сделал сумасшедший, который недавно столкнул людей под поезд, и мы позвонили.

– Вы уверены, что вчера рисунка не было?

– Абсолютно. Здесь ходит много людей. Вчера вечером ничего еще не было. Затем ворота закрыли, дети легли, так что это мог быть только кто-то со стороны. Человек, который перелез через стену.

– Где-нибудь есть камеры наблюдения? – спросил Сеньон.

– Нет нигде.

– Кто-нибудь видел что-то необычное? – вмешалась Людивина.

Медсестра, которую осадили вопросами, отрицательно замотала головой.

Людивина по-дружески взяла ее под руку и ободряюще улыбнулась:

– Пойдемте вместе, вы мне поможете получить нужные списки имен.

И подмигнула Алексису.

Остальные теперь могли побеседовать в мужском кругу.

Алексис огляделся вокруг. В парк легко мог проникнуть любой, кому хватит решимости.

– Если нет трупа, зачем они оставили нам подпись? – вслух высказал он свою мысль.

– Они метят это место, – предположил Сеньон.

– С какой целью? Чтобы закрепить за собой? Предупредить своих?

– В таком случае они не оставили бы знак на виду, – возразил Микелис. – Напротив, они хотели, чтобы мы его нашли. Что это, знак собственности? Метка территории? Или ложный след, чтобы увести нас от истины? Может быть, кто-то из них побывал в этом месте в детстве.

– Они не идиоты, с чего бы им подсказывать нам, что это место для них очень важно? – возразил Алексис.

– Почему бы и нет? – настаивал криминолог. – Убийцы иногда любят указать, откуда они родом, через что им пришлось пройти. Они любят убивать в местах, которые что-то для них значат, даже если это дает какие-то ключи к пониманию их личности. Многие преступники любят оставлять послания. Кстати, так поступил Фантом в Лувесьене, напоминаю вам.

– Было бы слишком просто, если бы он оказался связан с этим заведением, – вздохнул Сеньон.

– У них в архивах наверняка тысячи детей. Тысячи. Каковы шансы найти нужного нам человека?

– Сужая поиск с помощью составленного нами психологического профиля. Мы отберем только тех, кому от двадцати пяти до сорока лет (возьмем чуть пошире) и проверим, нет ли у них судимостей. Для начала и это было бы неплохо. Но не думаю, что все окажется так просто. Фантом – хитрый парень. Он не станет так рисковать.

Микелис пристально смотрел на два красных росчерка.

– Еще раз повторяю, не стоит недооценивать власть агрессии. Иногда она заставляет совершать безумные поступки. Как и болезненные фантазии, навязчивые влечения. Они подчиняются глубинным законам, а не логике и здравому смыслу. Это место должно что-то значить для них, если они обозначили его как свою территорию. Вспомните смысл этих знаков. Они хотят объединять. Они хотят сплачивать.

– Тогда, может, их интересует кто-то из персонала?

– Возможно. Но это как-то слишком в лоб, заметно, не в его стиле. Теперь, после громкой акции Жозефа Селима, они понимают, что их символ известен всем. Это больше похоже на провокацию. А поскольку они ничего не делают просто так, то и место выбрано не случайно.

Микелис повернулся к двум местным жандармам. Во все глаза глядя на приезжих, они ловили каждое слово их разговора.

– Это место всегда было детской больницей? Здесь, случайно, не было раньше психиатрического учреждения?

– Не знаю, – ответил первый. – Надо спросить у…

Рыжий перебил его:

– Детская больница здесь с пятидесятых годов. До этого здание пустовало почти десять лет.

– Так долго? Такое прекрасное здание? Вам известно почему?

Жандарм набрал воздуха в легкие:

– Из-за того, что в нем когда-то происходило.

Микелис и Алексис заинтригованно переглянулись.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался криминолог.

– Это относится к событиям истории, о которых здесь не любят говорить. Все хотели бы о них забыть. Большинство документов уничтожено, как и везде, где такое происходило, и старожилы на этот счет предпочитают не распространяться. Даже в интернете мало сведений.

– Да что же это такое? – недоумевал Алексис.

– Во время войны по всей Европе были созданы «Лебенсборны». Но на всю Францию существовал лишь один. И он сейчас перед вами.

Микелис сделал шаг назад и оглядел особняк. Его лицо стало еще мрачнее, чем обычно.

– А что такое «Лебенсборн»? – спросил Алексис.

Микелис стиснул зубы, прежде чем ответить, худые щеки запали еще больше.

– Место проведения самых страшных экспериментов, сексуальных и прочих, – глухо сказал он. – Слухи о таких заведениях ходили до семидесятых. Людям не верилось, что «Лебенсборны» существовали на самом деле. Это придает совершенно новую окраску работе наших дорогих убийц.

– Не понимаю, кто тут проводил эксперименты?

– Нацисты, дорогой мой. Это было учреждение для распространения арийской расы.

20

Сидя за чашкой горячего кофе в пабе, Микелис, Алексис, Людивина и Сеньон еще некоторое время продолжали обсуждать немецкие «Лебенсборны». Учреждения, созданные для воспроизводства арийской расы, чтобы обеспечить ей господство над миром на многие тысячелетия. Туда приходили самые достойные воины, чтобы оплодотворить женщин из оккупированных стран, отобранных по четким критериям и признанных безупречными: здоровыми и чистыми. Их использовали в качестве суррогатных матерей, а детей воспитывали в лоне СС идеальными защитниками режима.

Имелись также сведения о том, что в этих медицинских учреждениях проводились и гораздо более страшные эксперименты. Опасные пробы, рискованные опыты. Безумные проекты. На близнецах. На тройняшках. На животных и людях одновременно. Противоестественные пересадки органов. Чудовищные ампутации. Извращенные спаривания.

Женщины редко попадали в «Лебенсборны» по собственной воле. Многие погибали или не выходили оттуда без урона для здоровья.

Нацисты сами уничтожили большинство записей о своих страшных экспериментах. А среди тех, кому удалось выжить в этих кошмарных клиниках, почти никто не хотел вспоминать об увиденном, а тем более пережитом. Словно эта жуткая страница истории была недостойна ни письменной, ни даже устной фиксации. Свидетелей не было. Никаких воспоминаний. Никаких записей. Как только после ухода нацистов «Лебенсборн» закрыли, местное население вычеркнуло его из памяти. В течение почти тридцати лет ходили только редкие слухи. Пока на свет божий не вышло то,