Дав согласие командировать меня на закрытие выставки, министерские чиновники точно выполнили свое обещание: 22 января 1968 года самолет аэрофлота ТУ-104 в 12 часов 15 минут приземлился в Париже на аэродроме Lе Bourget, а в 20 часов 30 минут того же 22 января в Grand Palais состоялось закрытие выставки (время московское – родное).

Нас прилетело четыре человека: я, реставратор Третьяковской галереи, научный сотрудник Эрмитажа и стажер из Академии наук. Меня как гостя поселили в Hotel Brighton на Rue de Rivoli, расположенной против Луврского сада, а остальных, прибывших по нашим командировкам за наш счет повезли в Hotel Unesco на avenue de la Motte Picquet – дешевенькую гостиницу с крохотными душными комнатами на самом верхнем этаже. Я там жил в прошлые свои приезды, когда командировку оплачивала наша страна и надо было экономить франки. В Министерстве иностранных дел Франции, куда меня повезла встречавшая очаровательная миниатюрная девушка Шанталь Бенуа дю Рей (Chantale Benoi du Rey), мне сказали, что пригласили меня не на 5 дней, как приглашали директоров наших музеев, а на две недели. Я не знал, что ответить. Виза у меня только на 10 дней: 5 дней за счет Франции и 5 дней за наш счет, когда я должен был выполнить определенную работу. Вопрос оставили открытым до следующего дня. Надо согласовать с нашим посольством. До официального закрытия выставки времени оставалось только на то, чтобы «пробежать» по залам, не останавливаясь и не задумываясь о ее экспозиции и о других проблемах. Она оказалась действительно грандиозной, особенно в части археологической, со скифским золотом в том числе, и в разделе икон и церковной утвари. Искусство XVIII века было представлено хуже, а искусство 1910-1920-х годов и последующего времени совсем плохо. Дело в том, что тогда еще нельзя было «говорить вслух» о русском авангарде и только за границу на выставки его шедевры иногда пропускались ограниченными порциями. И на этот раз несмотря на размах выставки Кандинский, Малевич, Лентулов, Попова, Шагал были представлены лишь одной работой каждый. А Татлин и Тышлер были показаны только как театральные художники.

Вечером в 20 часов 30 минут московского времени началась скромная церемония закрытия выставки – вино, виски, соки и легкие закуски. Были Владимир Сергеевич Елисеев – генеральный комиссар выставки, генеральный секретарь Министерства культуры Франции, другие высокопоставленные французы, конечно, все наши, посольские и мы, прилетевшие в день закрытия выставки. После этого на двух машинах – Елисеева и Татищева (он был переводчиком у де Голля, когда тот приезжал в Москву) поехали на квартиру к какой-то знаменитой деятельнице и там снова вино, виски, соки и малюсенькие порции всяких вкусных вещей и печений.

На следующий день в 13 часов 15 минут наш посол Валериан Зорин дал завтрак по поводу закрытия выставки. Присутствовало человек 15–18, в том числе вчерашние знаменитости и новые – Жан Эффель, Ксана Пуни, Фужерон и другие. Конечно, были икра, судак, мясо, салаты всякие, мороженое, и теперь уже наши вина и водка. Все сидели за длинным столом, в центре которого посол, на другой стороне против него сидела его жена. Меня поразила сама процедура раздачи кушаний: сначала жене посла, потом другим женщинам, потом послу, потом сидящему рядом с ним слева, потом справа, снова следующему слева, потом следующему справа, – так официант и бегал то в одну, то в другую сторону, пока не достиг конца стола. Тоже самое проделывал официант на стороне, где сидела жена посла. После плотного завтрака перешли в бывший тронный зал царя, где пили коньяк и кофе уже в свободном расположении за столиками. А до этого, утром в посольстве решили сроки моего пребывания в Париже: приглашение французским МИД не входит в соглашение, по которому наша сторона за счет Франции может использовать здесь только 500 с лишним человекодней, и тогда я остаюсь на две недели целиком за счет пригласившей стороны, и французы сами продлевают мне визу сверх 10 дней.

Здесь я все-таки должен рассказать о финансовых махинациях, которые вела наша сторона. По нашим нормам я имел право ежедневно расходовать не более 50,6 франков, помимо гостиницы, на что тоже был ограниченный тариф. А французы на 14 дней выдали мне 1050 франков, т. е. по 75 франков на день. Да кроме того мой номер в гостинице стоил 65 франков в день вместе с завтраком. За это платили тоже французы. В результате перерасчета я отдал в наше посольство 367 франков из полученных от французской стороны. О завтраках, которые я получал ежедневно в Hotel Brighton, я не заикался, а то бы высчитали и за них.

Но пикантный момент наступил, когда 14 дней пребывания за счет французской стороны кончились и я должен был переселиться в другую гостиницу т. к. платить по 65 франков в день я не имел права. Наивные французы были поражены тем, что я переезжаю в другой отель, все в тот же Hotel Unesco, номер в котором стоил более чем в два раза дешевле. Они всячески уговаривали меня остаться в прежней гостинице и когда я настоял на переезде, они были огорчены и укрепились в убеждении, что мне не понравилось пребывание в прежней гостинице. Ну не мог же я им раскрыть «тайну» нашей унизительной практики обращения с командируемыми за границу. Единственное, что я мог привести в «свое оправдание», когда сам волочил свой чемодан на верхний этаж, это то, что гостиница ЮНЕСКО находится ближе к нашему посольству, а я «очень занят» и должен часто бывать там. Таким образом, моя двадцатидневная поездка в Париж не только обошлась бесплатно нашей казне, но и принесла прибыль в 114 франков. Вот только билеты на самолеты Аэрофлота покупались за рубли, и нашим чиновникам не удалось содрать эти рубли с французов. Заграничных командировок вообще не было без унизительных и несправедливых процедур, но это я говорю сейчас, а тогда мы были «дисциплинированны» и я каждый раз скрупулезно вел расчеты в записной книжке, чтобы, упаси Боже, не ошибиться и не «присвоить» себе лишнюю копейку. Это стало бы пятном на всю жизнь, и ты ни разу больше не попал бы в зарубежную командировку.

Но все-таки конец 1960-х годов – это уже было некоторое послабление, появились некие элементы вольности в искусстве, т. е. приближение к реальной жизни, как она есть на самом деле.

19 января 1968 года умер, пожалуй, самый реакционный президент Академии художеств СССР – Владимир Александрович Серов. Многие художники, с которыми я встречался в это время в Москве, не могли скрыть улыбку – еще один тиран в искусстве приказал долго жить. А когда я рассказал об этом Семену Афанасьевичу Чуйкову,