«Варяг» продолжал упорно рваться к выходу. Избитый, с кое-как потушенными пожарами, с выбитой на четверть артиллерией и сотней убитых и раненых на борту, русский крейсер, казалось, превратился в берсерка. Его, как и легендарного скандинавского предшественника, сейчас не могло остановить ничто, кроме удара в сердце. Но в отличие от полоумного викинга, не очень уважавшего кольчуги и использовавшего щиты как закуску, сердце «Варяга» было надежно прикрыто броней.

«Так, похоже от кровопотери и морфия (настоял-таки гад-доктор) у нас немного поехала крыша. Какой еще берсерк? Кто тут неуязвимый? Если бы. Еще продираться мимо трех крейсеров, еще переть в темноте мимо миноносцев, и в любой момент может или снаряд к рулям залететь, или мина в борт. А результат один – большая кормежка мелкой рыбы. Не отрубиться бы, а то обидно будет…» – затянувшийся на десяток секунд мысленный монолог Руднева был прерван парой одновременно попавших в «Варяг» снарядов.

Один разорвался с эффектом скорее комическим, чем опасным. Снаряд угораздило влететь в подвешенный на цепи колосник, оставшийся от сорванного ранее экрана. В результате колосник силой взрыва впечатало в борт, а оторванная цепь хлестнула по палубе «Варяга», прорубив палубный настил. Дождь осколков пролетел по палубе, но все, что могло быть повреждено в этом секторе правого борта, давно уже было искорежено, разбито, прошито навылет, лежало в лазарете или в корабельной бане, куда по штатному расписанию складывали покойников во время боя. Не окажись на пути снаряда чугуняки, пришлось бы заделывать еще одну пробоину у ватерлинии, коих у «Варяга» и так имелось уже с пяток.

Второй снаряд оказался более удачливым. Он взорвался на баке «Варяга», сдетонировав о раструб вентилятора. Конус осколков и взрывная волна пришлись на правое баковое шестидюймовое орудие и прикрывающий его до уровня ствола бруствер из мешков с песком. «Шимозный самум!» – пронеслось в оглушенном морфием и болью мозгу Руднева. Действительно, на несколько секунд бак «Варяга» скрылся в облаке песка, смешанного с дымом от сгоревшей шимозы. Когда все осело, стало видно, что из расчета шестидюймовки в строю осталось трое подносчиков. Остальные лежали на палубе, припорошенные песком, который быстро пропитывался кровью. Один из уцелевших членов расчета метнулся к орудию и стал его быстро осматривать. Через несколько секунд до мостика донесся его крик:

– Стрелять-то можно, но циферблаты центральной наводки поразбивало. И прицел снесло на хрен!

«Так это же Авраменко! Ну, точно, в начале боя их же послали подменить пару раненых именно у этой пушки!» Он и пара его товарищей по расчету оказались прикрыты от осколков и разлетающихся мешков ее стальным телом. Звереву повезло меньше. Было видно, как он отполз к шпилю, и, привалившись к нему спиной, левой рукой протирал засыпанные песком глаза. Правой комендор зажимал рану в боку. С мостика трудно было разобрать, насколько серьезное ранение он получил, но если передвигаться был в силах, то, скорее всего, выживет.

– Авраменко! Михаил! Становись за наводчика, сможешь?

– Да что тут хитрого-то, ваше высокоблагородие? Коль могу с моей хлопушкой, то и с этой сподоблюсь. Но целиться-то как? И кто подавать будет?

Словно в ответ на второй вопрос, на бак, как черти из коробочки, вылетели десяток матросов из резерва подносчиков. Расставленные по местам мичманом Эйлером, они организовали довольно-таки сносную для новичков цепь подачи, оттащив раненых к люку, где ими занялись санитары. Через пару минут после взрыва орудие опять упрямо открыло огонь. Правда, чисто демонстрационный, куда-то в сторону неприятеля. Эффективно стрелять без прицела, наводя пушку через ствол, на дистанции более километра было нельзя.

Вскоре, с помощью корабельного батюшки приковылял обратно и наскоро перевязанный прямо на палубе Зверев. Он опустился на настил у левого бакового орудия и стал считывать данные с его циферблатов. Но громкости его голоса после ранения не хватало на то, чтобы перекричать грохот разрывов и выстрелов. Тогда, к удивлению Руднева и всех находящихся на баке и мостике, над сражением разнесся хорошо поставленный, окающий, протоиерейский бас корабельного священника «Варяга». Но вместо молитв и славиц Господу отец Михаил стал, надежно перекрывая грохот боя, выдавать данные для стрельбы на поврежденное орудие:

– Во́звышение десять, право́е отклонение семь, аминь, тьфу, огонь!!

После этого стрельба из орудия перестала носить показной характер и снова стала относительно опасной для японцев.

Рудневу вспомнилась вечерняя проповедь его однофамильца, прочитанная команде накануне сражения: «Не впадая в фальшь, достаточно считать мерзостью войну наступательную, ничем не вызванную, кроме тщеславия и корысти. Но война оборонительная, как право необходимой обороны, не противна была нравственному сознанию ни таких мудрецов, как Сократ, ни таких святых, как преподобный Сергий. И закон, и Церковь признают это право бескорыстным… И потому эта война может считаться святой и благословенной. Итак, православные, черная туча, давно облегавшая горизонт, разразилась грозой. Японцы, в надежде на своих европейских друзей, первые подняли на Россию вооруженную руку. Мы не хотим войны, наш царь миролюбивый. И употребил все усилия для ее отвращения. Язычники захотели воевать – да будет на то воля Божия»[44].

«А ведь придется поменять свое мнение, если не о Русской Православной Церкви в целом, то хотя бы об ее отдельных представителях», – мелькнуло в голове Петровича.

Вот, наконец, ушли в сторону «Такачихо» и «Нийтаки» две торпеды из аппаратов правого борта, значит, дистанция сократилась уже до дюжины кабельтовых. Японцы любезно ответили тем же. Минеры на «Такачихо» подозревали, что с такой дистанции добиться попаданий практически невозможно. Но что делать, если командир приказал отстреляться немедленно, потому что крейсер должен начать маневр уклонения от вражеских мин, а это неизбежно приведет к увеличению и так предельной для минного выстрела дистанции? Не слишком опытные минеры «Нийтаки» в точности повторили действия своих коллег. Теперь в сторону «Варяга» эффектно чертили свой путь четыре мины, впрочем, не слишком на самом деле опасные. Но береженого Бог бережет.

– Принять влево, насколько можно!

– Всеволод Федорович, и так идем на пределе опасных глубин. Не стоит.

«Штурмана, штурмана, эх, какая ж вы шпана… Черт, ну какая же сволочь этот доктор со своим морфием! Как теперь на прорыве сосредоточиться, когда все вокруг мерцает, и из реальности выпадают то секунды, то минуты?»

– Ну, хоть на полкабельтова левее, мины – они все же поопаснее, чем мель, будут. И не забывайте, у вас в лоции глубины промерены в полный отлив, а сейчас у нас в запасе еще полметра.

– Знаю, учел. Все равно опасно. Хотя, что так опасно, что так, будь по-вашему. Может, дать ненадолго полный назад, тогда мины точно мимо пройдут?

– Скорость сейчас важна! Скорость! Идея хорошая, но несвоевременная. Нам надо от них оторваться. Кстати, Василий, помнишь, что я тебе про шарики говорил? Давай, тащи свое хозяйство на корму. Пока доберешься, будет пора скидывать. И прихвати с собой кого-нибудь, а то один не успеешь.