Каким образом я буду «вычёркивать» Четвёртого Из Списка — ума не приложу! Убив, я посягну на тело, которое по крови и плоти принадлежит не отмщённой… не до конца отмщённой крестьянке… хм… равно, как и барину, изнасиловавшему её. Более того — душа барина в Даше! Даша и есть тот барин… непостижимо! Почему он в юбке?

А я хоть раз-то видел Дашу в юбке? Нет.

И я, никогда не любивший, люблю её. Да, люблю и ничего не могу с собой поделать, полюбил больше жизни. И мне не срамно признаться! Я с радостью был орудием

мечом воина, казнящего тех, кто предаёт веру наших отцов

мести крестьянки, но теперь я хочу любить . И, кроме того, хочу понять, почему крестьянка (или Бог?) выбрала меня? Как я причастен к истории минувших дней?

И понять нужно как можно быстрее. Что-то меня подстегивает, торопит.

Даша не знала всего, она мало интересовалась прошлым семьи. «Пыльным прошлым» — выразилась она. И всё-таки кое-то она знала, много или мало — пока не ясно, но каждое слово приравнивалось Валентином к весу золотого империала. Он подхватывал Дашины слова, как нить вплетая их в возникавшие пред закрытыми глазами образы и видения, дополняя историю подробностями, бравшимися

вторая память?

память прошлой жизни?

усиленное в несколько сот крат дежа вю?

невесть откуда, о которых рассказчица понятия не имела.

— Постель, на которой промучилась прапрабабка… Кстати! Её звали, как тебя — Валя… удивительно, правда? — воскликнула Даша, вспомнив имя, которое Валентин уже знал . — Эта постель и стала для неё смертным одром.

— Значит, ты не знаешь, кто был твоим прапрадедом?

— Нет. Возможно, тот кузнец, что спас её от урагана…

— А может, барский сын? — Валентину хотелось рассказать подруге то, что всплыло в его сознании неродным, чужим воспоминанием, но девушка могла неадекватно отреагировать на знания малознакомого человека, пусть и лежит этот человек у неё в постели средь бела дня обнаженным.

Даша пожала плечами. Ей было, как говорили пионеры, «по барабану».

— Слушай, может, займёмся чем-нибудь более интересным, чем копошением в пыльном прошлом моей семьи? Ещё чих нападёт вдруг, а? — Девушка резво уселась на торс парня и заёрзала попкой. Готовность Валентина была молниеносной.

— Желание девушки — закон для мужчины!

— Ах, ты мой мужчинаааааа…

Ночевать Валентин ушёл домой: ночью возвращалась мать Даши с третьей смены. Она работала на молочном комбинате и третью смену ненавидела, потому приходила домой раздражённая, и нахождение незнакомого молодого человека посреди ночи на её территории, где она могла расслабиться, спокойно сходить по естественным надобностям, не включая воду, чтобы заглушить случайный пук и полуголой фланировать по квартире — было, как минимум, некстати.

Он очнулся ночью на улице в пяти метрах от Открытого шоссе. Ладонь одной руки до белых костяшек сжимала любимый выкидной нож, ладонь другой — ключи от дома. Он был в трусах и… всё. Босые ноги стоят в лужице натёкшего масла из-под какой-то стоявшей здесь давеча машины. Его разбудил выхлоп другой машины, умчавшейся вихрем по ночной трассе. Выхлоп? Не только он. Боль. Резкая боль заставила открыть глаза и застонать. Да, стон так же сыграл роль в пробуждении.

— Почему я на улице? Я же спал… Я — что, ещё и лунатик?! — пробормотал ужаснувшийся Валентин и подумал: «Слава Богу, что у меня нет привычки спать голым!»

Нет, он не был лунатиком.

«Это она!»

Неугомонная крестьянка завладела его телом, пока он спал. Валентин дал слабину, и она больше не надеялась на его сознательность. Крестьянка ожила в парне, стоило тому докопаться до истины, в ней проявилась сила, помогшая взять контроль над спящим телом Валентина, чтобы…

— Она хотела убить её! — ужаснула новая мысль. — Убить, пока я спал!

И эта боль в боку. Откуда эта боль в боку?

Валентин вспомнил ведьму, она «стрельнула» в этот бок кукишем.

Валентин вспомнил рассказ Даши о раненом в бок кузнеце, который спас ценой собственной жизни жизнь крестьянки… Валюши.

«А она пренебрегла этим» , — промелькнуло у Валентина и ушло. Его захватила новая догадка, безумная (Валентин впервые подумал о безумии, и ему стало, как никогда страшно за свой измученный рассудок). Он поспешил домой. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь полуночник вызвал наряд милиции. Как он объяснит наличие ножа в руках среди ночи… и в трусах? Хотя это волновало парня в последнюю очередь, а в первую — история матери, рассказанная ею однажды. Он забыл «пыльную» историю, но сейчас хотел вспомнить.

И вспомнить в стенах дома, квартиры, спальни.

Он нашёл старый облезлый и действительно пыльный альбом с чёрно-белыми фотографиями. Бордовый альбом, обтянутый плюшевой тканью. Уложил его на коленях и принялся листать. Нужная фотография находилась где-то в серёдке, но Валентин сомневался: в последний раз он заглядывал в альбом, когда ему было пять.

— Сынок, тебя удивляет, почему твой дядя такой высокий и здоровенный? — спросила мама пятилетнего сына, когда Валька ткнул пальцем в фигуру погибшего в Афгане дяди, выделявшегося из группового снимка своей огроменностью. Мама хитро улыбнулась и сказала:

— Жаль, что ты пошёл в отцовскую родню. Хочешь услышать одну историю?

Валентин кивнул.

И мама начала рассказ.

Был в их родне парень не дюжей силы, и был он деревенским кузнецом. Он любил одну девушку, души в ней не чаял. И она любила его. Они хотели пожениться, и всё вроде бы шло хорошо. Всё и было хорошо, пока не положил глаз на девушку барский сын. Он в два счёта избавился от кузнеца, посадив его за решетку, и надругался над бедной крестьянкой.

(«Вот оно! «Бедная крестьянка», вот откуда я взял это выражение» , — воскликнул Валентин, углубившись в воспоминания рассказа матери.)

Влюбленный кузнец каким-то чудом смог вырваться из тюрьмы и… вырвать любимую из грязных лап дворянского чудовища и вроде бы даже прибил чем-то… жаль, не насмерть. Они сбежали, и погода — а тогда был ужасный ураган — способствовала побегу. Однако же ураган их и погубил. Девушка подхватила воспаление лёгких или что-то вроде того, а парень схлестнулся по какой-то причине со случайным прохожим, угодившим в ураган. Кузнец был ранен. Но он донёс на руках в такую бурю свою любимую до ближайшего монастыря, где и оставил её на попечение. Он потерял много крови, но его выходили. Двое несчастных влюблённых находились в разных концах одного монастыря. Кузнец понимал, что счастья им вдвоём не видать, в любом случае коварные ищейки полиции его найдут и схватят — а это каторга. Кузнец попросил настоятельницу монастыря сказать девушке, ради её блага (как он считал), что он-де умер. Так ему казалось лучше. Настоятельница исполнила просьбу, а кузнец на девятый день своих мнимых похорон ушёл из монастыря. И путь его был в Петербург, где он по удачному стечению обстоятельств поступил в услужение к одному обер-офицеру лейб-гвардии Гренадерского полка и впервые участвовал в восстании, пусть и несостоявшемся. Он стал ярым сторонником декабристов, за что был выпорот принародно и отправлен на все четыре стороны. Бывший кузнец выбрал Сибирь, порешив, что новые края — новая жизнь.