Г. М. тяжко вздохнул:

– Да, сынок, пожалуй, пора выложить на стол несколько карт. Возможно, вы сумеете мне помочь.

Деннис чувствовал, как его распирает жгучее любопытство.

– Ну, сэр?

– Я говорил вам в самом начале, – проворчал Г. М., подняв со стола сигару, – что вы не знаете, в чем ваша проблема. Именно потому вы все смотрели не в том направлении. Линия, которой вам следовало придерживаться…

Кто-то постучал в дверь коридора, и в комнату вошел мистер Хорас Читтеринг, за которым последовал симпатичный священник со шляпой в руке.

Деннис Фостер, несмотря на присущую ему сдержанность, был готов швырнуть в них пишущую машинку за вторжение в столь неподходящий момент. Однако Читтеринг, чье лицо стало еще более румяным, а глаза – еще более влажными и дружелюбными, благодаря порциям виски, отнюдь не был обескуражен. Два голоса заговорили одновременно:

– Надеюсь, мы не…

– Простите, если мы…

Хрипловатый тенор Читтеринга и звучный баритон викария так же одновременно умолкли.

– Продолжайте, дорогой мой! – любезно предложил мистер Читтеринг.

– Нет-нет! Продолжайте вы!

– Я настаиваю! – Мистер Читтеринг вцепился в руку компаньона.

Преподобный мистер Ричард Беркли принадлежал к тем симпатичным и добродушным пасторам, которым окружающие воздавали хвалу, говоря, что они не совсем похожи на пасторов. Его красивое лицо с крепким подбородком обрамляли светлые волосы, начинающие седеть на висках. Деннису нравились его улыбка и искренний взгляд, хотя теперь их сменило беспокойство. Он прижал шляпу к сердцу и слегка склонил голову.

– Кажется, – вежливо начал священник, – я разговариваю с сэром Генри Мерривейлом?

– Верно, сынок. Чем могу служить?

– Мы бы хотели… – мистер Беркли посмотрел Г. М. прямо в глаза, – извиниться перед мистером Рэнсомом.

– За что?

– Убийство не тема для шуток. Постараюсь помнить об этом в будущем.

– Но почему вы хотите извиниться перед Рэнсомом?

– Потому что мы могли вызвать серьезную трагедию нашими… э-э… академическими дискуссиями. Мне пришлось удерживать двух моих прихожан, собиравшихся прийти сюда с намерением совершить над ним физическое насилие.

Этот священник, думал Деннис Фостер, хороший человек в самом прямом смысле слова. Казалось, совесть вызывает у него физическую боль. Он облизнул сухие губы, все еще прижимая к груди шляпу.

– Странно то, – продолжал мистер Беркли, – что никто из нас не узнал Брюса Рэнсома. – Он снова устремил серьезный взгляд на Г. М. – Сэр, я видел вас раньше.

– Вот как? – резко отозвался Г. М. – И где же?

– Это, – ответил викарий, – еще одна странная вещь.

– Почему?

– Это было ровно две недели назад в салоне «Золотого фазана» в Олдбридже. Вы сидели в углу, держа газету перед лицом. А мы обсуждали… ту же тему.

– Вы имеете в виду Роджера Бьюли?

– Нет! Нет! Нет!

Казалось, эти слоги силой вырывают у мистера Беркли, который напряг широкие плечи.

– Я имею в виду, – поправил он себя, – что мы не говорили ни о чем клеветническом или скандальном. Читтеринг, если я правильно помню, сказал: «В газете пишут, что Брюс Рэнсом может сыграть в пьесе о Бьюли». Херберт заглянул в газету и ответил: «Он не может этого сделать, если у него нет рукописи пьесы». – «Ну, вот заметка, а вот фотография, – сказал Читтеринг. – Смотрите сами». Тогда, сэр, я заметил, как вы на цыпочках подошли к нам, прикрывая лицо газетой. – На лице викария мелькнула улыбка. – Совсем как Бирнамский лес, идущий на Дунсинан.[27]Вот что привлекло мое внимание к вам. Но еще более необычно, – добавил он, – что хобби Читтеринга – изучение театра…

– Дорогой мой! – запротестовал Читтеринг.

– Разве я не прав?

– Старого театра! – воскликнул Читтеринг. – Театра тех времен, когда по земле ходили гиганты! До того как расплодились нынешние маленькие театрики, где актеры могут слышать реплики зрителей. Театра времен Ирвинга и Три,[28]Мэнсфилда и Сотерна,[29]Форбса-Робертсона[30]и Мартина-Харви![31]Вот какой театр я изучаю!

Мистер Читтеринг достал носовой платок и шумно высморкался. Г. М., чья сигара погасла, внимательно смотрел на него. Потом он подобрал с письменного стола листы с отпечатанным текстом и оберточную бумагу. Двое других так напряженно его разглядывали, что в комнате, казалось, стало теплее на несколько градусов.

– Насколько я понимаю, сынок, – обратился Г. М. к Читтерингу, – вы интересуетесь написанием пьес.

Мистер Читтеринг от души рассмеялся.

– Если вы имеете в виду маленький учебник, который я часто вожу с собой и часто одалживаю друзьям…

– Угу. Именно его я и имею в виду.

– Если бы я написал пьесу, – заявил мистер Читтеринг, – это была бы героическая драма в четырех актах. Типа той, которую Теннисон[32]написал для Ирвинга в 90-х годах. Культура мертва! – И он взмахнул рукой, словно над могилой культуры.

– Так же мертва, – промолвил Г. М., – как Милдред Лайонс.

Группа встрепенулась, но мистер Читтеринг на это не прореагировал.

– Я искренне одобряю маскарад Рэнсома, – продолжал он. – Да, да, да! Он доверился своим инстинктам. Помните анекдот об Ирвинге в биографии Брэма Стокера?[33]«Этот парень – мошенник! Я играл слишком многих преступников и знаю, что это так!» – Мистер Читтеринг снова засмеялся так громко, что ему пришлось вытереть глаза. – Но боюсь, Ренуик его не одобряет. Ренуик думает, что он заслуживает порки. Бедный, бедный Ренуик!

– А что с ним такое?

– Вероятно, вы заметили, что у него только одна рука?